Век Зверева

Зарядка оказалась интенсивной и трудноватой для Зверева. Через полчаса, отмаявшись и утомившись, он присел на чурочке, расшнуровал кроссовки и блаженно вытянул ноги.

— Юрий Иванович! Работа не сделана. Надевай чеботы.

— Мы же договаривались только на физзарядку…

— А бег туда входит по всем законам.

— И где же беговая дорожка?

— А вот по склону вниз. Потом наверх. Потом опять вниз. Потом куда покажу.

— Ну-ну… — проворчал Зверев, вновь надевая кроссовки. А тем временем группа уже бежала.

Он догнал их внизу, метрах в пятистах. Бежать вниз было нетрудно и даже приятно. Зимаков развернулся и двинул наверх, но при этом ускорился. Наконец Зверев обнаружил, что все уже преодолели склон и приостановились наверху, в том числе и неидентифицированная им по преступному каталогу женщина. Он решил, что его дождутся, но просчитался. Зимаков снова повел группу вниз и при встрече со Зверевым умудрился уронить его, как бы случайно толкнув плечом…

Зверев поднимался долго, встал на четвереньки, выпрямился, побежал снова. Достигнув точки возврата, услышал за спиной совокупное дыхание группы и шаги, легкие и одновременные. И опять Зимаков побежал вниз. На этот раз Зверев не отстал и на подъеме, но когда все остановились, перешли на трусцу, снова начали работу над мышцами, расслабляли их, выводили в другой режим, — Зимаков отправил Зверева вниз по склону:

— Должок, Юрий Иванович. За тобой одна ходка…

Поднявшись на склон, Зверев не обнаружил там никого. А там никого и не могло быть, так как группа уже занималась в лагере отжиманиями и перекладиной. Зверев отжался двадцать раз, подтянулся шесть, поглядел на укоризненного Зимакова и повторил надсадные упражнения на турнике еще два раза.

— Ну как? Мотор не подводит? — участливо спросил Зимаков.

— Мотор у меня не скоро даст сбои. Вот конечности плошают. В подземелье атрофировались.

— Давай. Восстанавливай мышечную и двигательную активность. Ты нам нужен сильным и функциональным. Это тебе не с револьвера палить.

Если бы Зимаков знал, какие еще обстоятельства сопутствовали прошлому, столь замысловатому ремеслу следователя Юрия Ивановича, он бы, возможно, ужаснулся.

Звереву отдыхать не дали и после всего утреннего комплекса. Эти люди определенно надеялись на светлое будущее, или ими повелевал инстинкт. Они приступили к ремонту лагеря. Перенавешивали двери домиков, заделывали щели, вставляли стекла. Сарай у ручья на деле оказался не чем иным, как складом полезных и необходимых предметов и материалов. Нашлась килограммовая банка белил и две банки синей. Кисти, промытые и просушенные с прошлого сезона, заботливый неизвестный завхоз припрятал в ведерке, прикрытом ветошью. Нашлись и молотки, и гвозди в ассортименте, и пилы. Двуручная и ножовки. Недалеко отсюда шла вялотекущая война, то разбухали, то прятались в городах и ущельях гроздья гнева. Возможно, и здесь побывали люди с оружием.

В ящике со стеклами находились лишь обрезки разнообразной конфигурации, и поэтому четыре отсутствующих стекла — одно в командирском и три в прочих — собирали, как картинки в калейдоскопе, а после скрепили скотчем. Липкая лента ложилась легко и крепко, и после этой операции окна стали напоминать те, что когда-то выдерживали воздушные волны при артобстрелах.

По кухне сегодня дежурил самый крепкий и широкий мужик — Арчибальд, у которого, естественно, была фамилия и пристойное имя. Из всей компании только у него было прозвище. Остальные называли друг друга по именам и отчествам. Арчибальд порадовал аудиторию супом-харчо. Оказывается, он привез с собой кусок настоящей баранины, завернутый в лопухи, крапиву и пергамент, а после схоронил его на льду. Петрушка, укроп, кинза, чеснок, томаты, приправы какие-то.

После столь глубокого погружения в тренировочный процесс Зверев голода не испытывал, что было естественным следствием легкого переутомления, но этот суп разбудил в нем такой аппетит, что даже промелькнувшая было мысль о водке, от которой сейчас и вреда-то не было бы никакого, одна польза и благостное состояние души, — так вот мысль эта промелькнула и более не появлялась. Он в какой-то мере ощущал себя сейчас бомжом в лагере Охотоведа. Слишком прямыми и близкими были ассоциации.

После обеда Зверев прилег на лежанку в своем домике и моментально уснул.

— Вставай, Юрий Иванович! Игру проспишь.

— А? Что?

— Вставай, дружок.

— Тамбовский волк тебе дружок.

— Вот это уже по-нашему.

— Опять бежать и подтягиваться?

— Бежать и бить по воротам. Ты в футбол когда в последний раз играл?

Играли трое на трое на центральной поляне. Женщина Нина со свистком в зубах обеспечивала объективное судейство. Арчибальд играл в тройке с Зимаковым и Ильей Степановичем — сухим, совершенно каким-то бамбуковым мужиком лет сорока пяти. Зверев никак не мог понять, как такие люди с рюкзаком в шестьдесят килограммов восходят к вершинам и потом как ни в чем не бывало возвращаются. Это вам не колдуны с вампирами.

Зверев играл в тройке с двумя мастерами спорта, которых видел как-то в телевизоре. Они ходили на семитысячники.

Играли ровно полтора часа. Команда Зверева победила со счетом восемнадцать — пятнадцать, и Зверев забил четыре мяча.

— А ты, Юрий Иванович, не прост, — констатировал факт Арчибальд.

Перед сном пили чай, близкий по крепости чифирю, и смотрели слайды в командирском домике. Белые вершины уходили к небу, плыли под ногами облака и красный фломастер пунктира — нить путеводная и безумная.

Зверев занимал отдельный домик. Раскладушка, поролон сверху, чистые простыни и суконное одеяло. Подушка необыкновенно мягкая и большая, волшебного пуха. Зверев теперь долго не мог уснуть, а когда пришел сон, легкомысленный и недобрый, он вернулся в подземелье…

— Юрий Иванович. Вставай. Зарядку проспишь.

— Я на зарядку не пойду. Женщину обещал и не прислал.

— Юрий Иванович. Любовь — дело добровольное. Уверяю тебя, как улучшишь кондиции, так все и получишь.

— Я вам, господин Зимаков, не верю.

— Тамбовский волк тебе господин.

— А это как бы не ваша терминология.

Второй день выдался еще круче. Испортилась погода, и пронзительный ветер без причины ударил в лицо, как ребром ладони. Зимаков только увеличил нагрузки, и, когда Зверев отстал километра на полтора, никто не стал его ждать. На турнике он раскачивался в полном одиночестве и не смог подтянуться больше пяти раз.

Нина готовила отвратительно, и рис с тушенкой не лез в глотку. Футбол отменили. На вечерний разбор полетов Зверев не пришел. В лагере был дизель и бочка топлива, но никто машину не заводил. Сидели в домиках при свечах и читали книги. Арчибальд играл на гитаре и пел песни на грузинском языке. Его научили им десять лет назад. До того дня, когда пушки Закавказского военного округа прямой наводкой стали бить по дворцу Гамсахурдиа, Арчибальд бывал в Грузии каждое лето.

…Зверев проснулся мгновенно. Но мгновение это, очень важное и потому растянувшееся, безумно и мучительно вырвало его из теплого и благодушного сонного лабиринта, вбросило снова туда, где смерть и жизнь поодаль друг от друга стоят в дверном проеме…

Силуэты ночных гостей Зверева были отчетливы и незнакомы. Они поднялись сюда из долины, а может быть, спустились сверху, но скорее всего их дом — дальше…

— Кто здесь?

— Не шуми, Зверев. Иначе будет много лишних трупов. Спокойно вставай. Собирайся.