Век
Шрифт:
— А я не был иностранцем, — возразил Моррис. — Я был иммигрантом. Это большая разница.
— Мне еще не доводилось встречаться с кузенами императора, — сказала Эрика. — Моррис, приведи его. И не оскорбляй.
— А кто его оскорбляет? Я его пригласил на прием, так? Я его кормлю. Выпивка бесплатная. Так кто его обижает?
Моррис направился вокруг бассейна за японцем, а Эрика повернулась к Нику.
— А что вас заставило пойти служить на флот, мистер Кемп? — спросила она.
— Ну, это вроде семейной традиции, мисс Штерн.
— Эрика, мой дорогой.
— Мм... Эрика. Мой дед по
— Да, но то, что здесь, — еще не мир, мистер Кемп. Это Голливуд. Мир реален, а в Голливуде сплошной обман. Кроме... — она улыбнулась знаменитой улыбкой Эрики Штерн, — кроме секса.
Она перевела взгляд своих не менее знаменитых глаз с Ника на Габриэллу.
— А вот и он! — воскликнул Моррис. — Принц Асука сгорает от нетерпения встретиться с тобой, Эрика.
— Принц Асака, — поправил японец в смокинге безукоризненного покроя и рубашке со стоячим воротничком с бабочкой, — из династии Фушими. — Затем он повернулся к Эрике и наклонился, чтобы поцеловать ее руку. — Мисс Штерн, я надеюсь, что выражу не только свое мнение, но и мнение тысяч моих соотечественников, если скажу, что фильмы с вашим участием доставляют миру огромное удовольствие. То, что вы дарите человечеству свою ослепительную красоту, свидетельствует о вашей душевной щедрости.
Он говорил на прекрасном, хотя и чопорном английском.
— Но, дорогой, — возразила Эрика, — мне за это и платят.
С моей женой вы знакомы, — сказал Моррис. — А это моя племянница Габриэлла фон Герсдорф и лейтенант Кремп.
— Кемп, — поправил Ник. — И я еще только младший лейтенант.
Принц поцеловал руку Габриэлле и пожал руку Нику. Он был среднего роста, плотно сбитый. Лицо его производило приятное впечатление. Он снова обернулся к Эрике и продолжил:
— Мы, японцы, обожаем ваши фильмы, потому что в них вы делаете любовь чем-то нежным и красивым. Это очень по-японски.
— Тогда, — сказал Ник сухо, — мы можем сделать вывод, что вы, японцы, не любите китайцев?
Принц взглянул на него.
— Давайте не будем говорить о политике, — поспешно вмешался Моррис. — Все веселятся... А вот и этот ferkokle, дрянной оркестр! Наконец-то! Я им плачу деньги, чтобы они играли, а они все равно делают перерывы на двадцать минут. Профсоюзы! A putz shteyt, ober di tsayt shleyt nit[77]!
Он печально покачал головой, когда оркестр заиграл мелодию «You're the Тор». Ник повернулся к Габриэлле:
— Потанцуем?
— С большим удовольствием.
Он повел ее через лужайку к дощатому помосту танцевальной площадки под просторным навесом.
— А что такое сказал твой дядя? — спросил он, когда они начали танцевать.
— Не спрашивай. Это какая-то непристойность. Дядя Моррис обожает говорить сальности на идиш. Но это шокирует только тех, кто понимает, а остальные ведь так и не знают, о чем он говорит. А что ты думаешь об Эрике Штерн?
Она ничего, да Бог с ней. Я ее не понимаю. Она что, случайно не перебрала?
— Возможно.
— А может быть, она вообще
выпивоха?— Не думаю.
У нее в голове была не Эрика Штерн. Она думала о Нике Кемпе и о том, как хорошо быть в его объятиях.
— Когда тебе надо возвращаться в Сан-Диего? — поинтересовалась Габриэлла.
— Не раньше утра понедельника. Я поеду на машине завтра в ночь.
— А ты не хочешь завтра обойти студию дяди Морриса? Там в воскресенье будет мало работы, и я могла бы тебе многое показать.
— Отличная идея! Если уж сам принц Асака осмотрел студию, почему же не показать ее и Нику Кемпу? А после этого я приглашаю тебя на ленч. Знаешь какое-нибудь хорошее место?
— Я знаю великолепное место в Венеции, как раз на воде.
Он закружил ее в танце. Влюбленная в Ника Габриэлла теперь испытывала состояние, которое французы называют «coup de foudre»[78]. Она была сражена.
Стоял великолепный январский день: двадцать градусов в тени, безоблачное небо; Тихий океан оправдывал свое название. Они сидели на открытой веранде ресторана над водой и ели абалон[79], запивая его хорошим калифорнийским белым вином.
— Наверное, съемка фильмов — забавное занятие, — сказал Ник, наблюдая, как она любовалась игрой лучей калифорнийского солнца в его золотистых волосах.
— Вообще-то съемки — это утомительное занятие и быстро надоедают, — возразила она. — Даже самые захватывающие моменты — сцены борьбы и прочие такие вещи — кажутся бесконечными.
— Вот те раз, а мне на дядюшкиной студии понравилось. Так о чем его новая картина? «Ангел желания»?
— Да, это глупая история. По крайней мере сценарий. Но дядя Моррис обычно не ставит на неудачников. Скорее всего его ждет успех, но когда он его закончит. А публика просто обожает любовные истории.
— А ты сама? Ты любишь любовные истории?
— Конечно. Я люблю поплакать в конце. Они меня так и зовут: «Габриэлла — Клинэкс-кид»[80].
— А ты когда-нибудь влюблялась?
Она растерялась:
— Нет, пожалуй, нет.
— Ты даже не уверена? Тогда ты действительно не влюблялась, потому что когда ты влюблен, ты это знаешь наверняка. Это на тебя обрушивается, как тонна кирпичей.
Она пристально посмотрела на него, наблюдая за тем, как он режет пластину абалона.
— А... ты влюблен? — спросила она неуверенно.
— Да. Мы должны вот-вот обручиться. Она чудесная девушка — тебе бы она понравилась. Ее зовут Кэрол Деннисон. Я познакомился с ней месяц назад на танцах в офицерском клубе. У нее было свидание с офицером из оперативного отдела нашего штаба. Он жутко рассердился на меня, когда я сам стал с ней встречаться, но теперь... ну что же, побеждает тот мужчина, который лучше.
Он широко улыбнулся ей.
— Извини меня... — Она встала.
— Что-то случилось?
— Я сейчас вернусь.
Она поспешила в ресторан и направилась в дамскую комнату. Заперев дверь, она вначале забарабанила кулачками по розовым обоям стены, а затем разрыдалась.
— Проклятие, проклятие, проклятие, проклятие, ПРОКЛЯТИЕ! — с горечью выкрикнула она и поддала ногой корзинку для мусора в последнем приступе разочарования и ярости. Затем она умылась, поправила макияж и вернулась к столу.