Вексельное право

И ввела меня в свой рай богиня: Всякой дичи было там до черта! Я такого изобилия доныне Не встречал даже в журналах спорта!..

– Едко, черт побери! Но – слушайте, слушайте дальше!

И ружье Диана мне вручила: Дробомет и пулемет – все вместе. Посмотреть – винчестера дубина, А лупила!.. Саженей на двести!

В магазине – хохот.

– Тише, тише! – успокаивал слушателей чтец. – Сейчас будет самое главное.

Первый день я дивам дивовался, На второй – сгорал от смертной скуки. А на третий – горько разрыдался И с мольбой простер к Диане руки: – Отпусти меня домой, царица!.. Я в твоем раю не вижу толку!.. И ружье твое мне не годится – Возврати мне старую двустволку!.. Дай одно лишь скудное болото, Поиск, стойку верного Пегаса, Чтоб, по кочкам уходясь до пота, Четко срезать верткого бекаса…

– Какая прелесть! – снова восклицал Евгений Александрович. – Вот она, душа истинного охотника-любителя!.. Бескорыстное чувство – любовь к красивому выстрелу!.. Послушали бы эти проникновенные слова некоторые наши рвачи, хапалы с ружьем, мясники!.. Однако слушайте, братцы, я заканчиваю:

А когда, усталый от того болота, Я тихонько ворочусь до дому, Дай мне книжку свежую «Охоты» И налей-ка в чай побольше рому!..

– Видно, не дурак был выпить, охотник, – резюмировал Кружилин, закрывая книгу. – Ну да, кто богу не грешен, советской власти не виноват?.. Помните, даже у Некрасова есть: «… Выпьем мы по доброй чарочке и отправимся стрелять… »

Гремели рукоплескания, к вызолоченному тому тянулись жадные руки.

– Что это, Евгений Александрович?

– Как называется, Евгений Александрович?

– Дайте взглянуть, батенька…

Кружилин предупреждал:

– Только осторожно, голубчик!.. Сами понимаете: уникум!.. По сути – цены нет книжечке!..

И пока книгу благоговейно передавали из рук в руки, с жаром рассказывал:

– Зашел сегодня по делам службы к старушке одной – объявить, что Госстрах отказал ей в выплате премии за сгоревшую конюшню… Смотрю: старушенция лезет в шкаф, завешенный чем-то темным, извлекает с полочки и подает мне этот шедевр!.. Муж-то у нее был замечательный охотник, но связал его черт с колчаковщиной!.. Погиб не за понюшку, а библиотечка уцелела… Это, друзья, – знаменитый фокинский журнал «Охота» за тысяча восемьсот девяносто шестой год! Двенадцать томов, и все отличной сохранности и в таком роскошном переплете!.. Но дорого запросила вдовица, мне не по карману. Вот если у кого из вас есть свободные деньги – грех упускать такое сокровище!..

Несмотря на большую стоимость букинистического комплекта, сразу находилось два, четыре, десять покупателей…

Книги в квартиру купившего доставлял на извозчике сам Евгений Александрович. Иногда в его руки попадали ценности более материальные.

Охотничий кинжал в ножнах кавказского серебра.

Позолоченная, с эмалью, серебряная пистонница.

Роговая пороховница, отделанная перламутровой инкрустацией.

Медвежий нож с клеймом знаменитого мастера-оружейника Артари Коломбо.

Все это были вещи старинные, редкие. Так называемая «антиквария».

Однажды и мне удалось подержать в руках, принесенный Кружилиным в магазин, изящный кремневый пистолет первой четверти прошлого века. На пистолете было выгравировано и, по-старинному, залито золотом: « Порутчик Михаил Юрьев Лермонтов ».

– Неужели?! – поразился я.

– Сами видите!

– А почему без твердого знака?..

– Гм!.. Почему, почему!.. Черт его знает почему?.. Может, гравер был, по тому времени, безграмотным…

Пистолет тут же купил за изрядную сумму нэпман-колбасник Рыбкин, ворча:

– Твердый, аль мягкий, аль краковский – выдержанный… нам это без интереса. А вещица занимательная: повешу на ковре, знакомым показывать буду… Получайте денежки, уважаемый… Твой пистолет-то?

– Ну, что вы!.. Где мне такую вещь иметь!.. Марья Спиридоновна попросила продать, супруга бывшего городского головы…

– За так?..

– Я не коммерсант… – пожал плечами Кружилин.

– Ну и чудак!.. Тут из половины можно было сорвать с той… Марьи Спиридоновны!.. Никак не мене! Ладно, дело не наше, давай вещь…

Очень любил Евгений Александрович молодежь.

Всех молодых охотников города знал наперечет – у него была удивительная память на лица – и обращался он к охотничьей молоди с отеческой теплотой: «Боречка», «Ванюша», «Василек»…

Или напротив, уважительно и весомо называл, как равных – по имени-отчеству.

Для комсомольской братвы, привыкшей к пофамильному обращению, это являлось ощутимым доказательством собственной значимости.

Известно, что такое восемнадцать – двадцать лет.

Еще не существовало стадионов, и само слово «спорт» было достоянием немногих обладателей гантелей и велосипедов, и ребята, очертя голову, бросались в охоту, где была и гимнастика, и кросс-коунтри, и гребля, и, конечно, – стрельба.

Охота – занятие, в котором спорт помножен на романтику следопытства, – увлекала парней, больше чем девушки.

Молодежь любит поспорить.

Между молодыми охотниками города часто возникали споры: «чье ружье лучше – мое или твое?»

К этим спорам всегда привлекался Евгений Александрович Кружилин, и решения его были безапелляционны.

Да – очень уважала охотничья молодежь Кружилина…

Таким знал Кружилина и я. И очень удивился:

– А разве у него дочь есть?

– Сонька-то?.. В колчаковщину все с прапорами любовь крутила, а нынче стала комсомолкой… Некоторые неразборчивые парни все вьются вокруг…

– Что, красива?

– Прямо!.. Только и есть, что коса да глазищи. Ну, приличные ребята – те Соньку хорошо знают, еще когда она гимназисткой была… Фря!

– Как это «фря»?

Олечка расхохоталась.

– Воображает много, задавала!.. С прапорами, бывало, любовь, а на гимназистов-реалистов и не глянет… не любили ее молодые люди. Вот Сонька, на зло всем, и стала комсомолкой. Перестарок, ей уже больше двадцати… Однако – двадцать пять сравнялось…

– Как же ее приняли? Ведь в комсомоле до двадцати трех?

– А вот так и приняли: там метрику не спрашивают. Соврала, что двадцать, да и папа ее – совслужащий: собственности не имеет, многие его знают, и власть помнит, что в колчаковщину Кружилин советским помогал…