Величайший дракон

Проходя мимо заколоченных лавок, Релкин вышел на улицу, пересекающую Фолуранский холм, и остановился, пропуская две тяжелые повозки, вывернувшие из-за угла со стороны Сторожевой башни. Именно в этот день чума нашла дорогу и сюда. Теперь и жители этого холма начнут жечь свои одежды и постели точно так же, как это уже сделали все остальные. Команды нанятых частным образом чистильщиков работали в большинстве больших домов.

Релкин пересек улицу, и, когда уже снова вступал на тротуар, его остановила женщина с горящими глазами и длинными седыми волосами, спутавшимися на голове. На ней было дорогое платье и серебряные туфли.

— Пожалуйста, молодой господин, вы должны помочь мне.

Ради любви Великой Матери, вы должны помочь мне!

— В чем дело, леди?

— Моя мать! Она ужасно больна.

— Тогда вам нужен доктор, леди, а я просто драконир.

— Нет, вы не понимаете. У нее не в порядке с головой. Она забралась на крышу дома и грозится покончить с жизнью. Она и слушать никого не хочет, — женщина начала всхлипывать и протянула ему руку. — Бедная женщина не… Это очень печальное зрелище.

Релкин закусил губу.

— О, пожалуйста, добрый господин, помогите мне в этот час отчаяния.

Он вздохнул:

— И что же вы хотите от меня?

— Поговорите с ней. Отговорите, пожалуйста, ее от этой затеи.

— А почему вдруг она послушает меня?

— Думаю, послушает. Пожалуйста, пойдемте быстрее со мной.

Она повела его вверх, на Фолуранский холм, к высокому дому на северной стороне улицы. В доме они встретили испуганную служанку, вытирающую руки о белый передник.

— Она все еще там, леди. Все еще говорит.

— Спасибо.

Женщина взглянула на Релкина, потом перевела взгляд на верхние ступеньки лестницы.

— На крыше, говорите?

— Да, молодой господин. Извините, я совсем забыла спросить ваше имя.

— Релкин, леди, из Сто девятого марнерийского.

На ее лице отразилось явственное потрясение. Она сделала шаг назад и прикрыла рот рукой. Релкин, застигнутый врасплох, растерялся.

— С вами все в порядке, леди?

Не получив никакого ответа, Релкин направился к лестнице.

Надо было подняться на шестой этаж. Лестница на первых трех этажах была широкой, каменной. Начиная с четвертого, лестница стала поуже и деревянной. На шестом пролете Релкин почувствовал, что запыхался.

Дверь на крышу была открыта. Оттуда лился поток слов, из которого он смог уловить только отдельные фразы, повторявшиеся снова и снова, словно обрывки молитвы.

— Наступает темнота, темнота.

— Мы должны быть бдительными, но все равно это уже слишком поздно.

— Мы погибаем внутри собственной крепости.

Релкин вышел на крышу. Ветер прекратился, и теперь воздух потемнел от дыма бесчисленных костров для окуривания. Над всем этим висела вонь.

В царственной позе женщина с длинными седыми волосами, перехваченными золотой тесьмой, стояла у сточного желоба. Ее руки были плотно сжаты ладонями вместе, она держала их под подбородком, неподвижным взглядом уставившись вдаль. А у ее ног была пропасть — шесть этажей до мощеной улицы.

Пустые окна на противоположной стороне улицы смотрели на них, наполненные каменным безучастием. Несколько человек собралось внизу, но в эти дни трагедии были столь обычным явлением, что терять время на то, чтобы стоять и глазеть на очередную, почти никто не хотел.

Релкин глубоко вздохнул, соскользнул по черепицам крыши и наконец уперся ногой в крайний ряд кирпичей у сточной трубы.

Седая женщина резко повернулась и уставилась на него.

— Кто вы? — резко спросила она.

Релкин старался говорить как можно более ровным тоном. То, что он был настолько уставшим, что засыпал на ходу, очень помогло ему.

— Меня попросили помочь вам. Вот и все, леди.

Он очень медленно приблизился к ней и протянул руку.

Она отшатнулась и повернулась к краю крыши.

— Город погибает, и никто не знает, почему.

— Я здесь для того, чтобы просто помочь вам, леди, — сказал он и потянулся к ней.

Она взмахнула руками, как будто хотела оттолкнуть его.

— Нет, теперь я не могу вернуться, — она вскинула руки в направлении города. — Все пропало, все прах и пепел. Мы все умираем.

— Это не так, леди.

— Мой мальчик, Эфин, погиб. Он слишком рано взят в Руку Великой Матери. Его послали в Эйго, и он выжил. Но он не смог пережить черную чуму.

— Ваш сын не хотел бы, чтобы вы сами отняли у себя жизнь.

Я в этом уверен.

— Мой сын… — женщина начала всхлипывать. Она закачалась да краю, потом восстановила равновесие. — Эфин служил, как и вы, в Легионах. Он попал в первую крысиную команду.

— Он должен гордиться своей смертью, леди. Марнери гордится их смертью. Его имя напишут на монументе, и оно останется там на тысячи лет.

Слегка наклонив голову, она вопросительно смотрела на него.

— Вы драконир?

— Да, леди. Как вы догадались?

— Твои сапоги, это единственная деталь твоей настоящей формы. Я знаю Легионы, дитя мое. Мой отец был командиром Третьего полка Первого легиона. Я выросла в Далхаузи.

— Вы правы, леди. Я драконир. Я из Сто девятого марнерийского.

— У тебя печальное лицо, дитя мое. Ты уже повидал неприглядную сторону жизни.

Она уставилась на него застывшим взглядом.

— Как видишь, я знаю, я знаю, каково это… Эфин видел битвы и выжил. Я знаю, какой это ад. Я знаю, с чем ты сталкивался. Как и мой сын, Эфин, ты уже достаточно повидал войны.

— Да, леди.

Она опять повернулась к краю крыши.

— Мой сын погиб. Перед собой я вижу только мрак.

— До того, как все это кончится, городу еще потребуемся все мы.

Она уставилась на него невидящим взглядом.

— Как твое имя, дитя мое?

— Релкин.

— Релкин? Это имя носят в провинции Голубого Камня. Ты из Кверка?

— Нет, леди, из Куоша.

— Я провела часть своей юности, разъезжая в окрестностях Куоша и Кверка. Это очень милый край.

— Да, леди, это так. И я надеюсь, что мне до смерти удастся еще хоть разок повидать его.

Ее лицо осунулось.

— Но сейчас ты обречен. Мы все умрем.

— Это не обязательно, леди. Чума разносится блохами. Поэтому мы сейчас стараемся избавиться от блох. И мы знаем, как это сделать.

Она посмотрела на него.

— Нет. Мы обречены. Я видела это в знамении.

— Вовсе нет, леди. Мы остановим этот кошмар. Я слышал, что на этот час число жертв уже упало почти до нуля.

Она покачала головой.

— Разве такое возможно?

— Мы выиграем эту войну, леди. Я окуривал дома там, на Рыбном холме. Поэтому я такой просаленный и все такое. Видите эти манжеты, они такие тугие, что даже больно, а когда я был там, то у меня был такой же тугой воротник. Мы также носим вязаные шлемы и натираем лицо жиром. Ни у кого нет желания быть покусанным какой-нибудь блохой. А они очень шустрые, но мы их всех все равно убиваем, а чистильщики подметают их и бросают в огонь.