Величие и ограниченность теории Фрейда

Это последнее заявление звучит довольно убедительно. Оно следует логике: «Не может быть того, чего не должно быть». Фрейд верит, что в самом деле он не очень амбициозен. Интересна формулировка этого решающего заявления. Он говорит о «страстном желании, связанном с новым званием», и таким образом камуфлирует проблему в целом. Как он сказал ранее, профессор — полубог для своих пациентов. Это назначение было очень важно из-за общественного положения, а так же из-за дохода. Невинная формулировка «желание, связанное с новым званием», как бы говорила, что это желание очень небольшое, и таким образом Фрейд все еще отрицает свои амбиции в деле назначения его профессором. Далее он настаивает на том, что ему чужда патологическая амбициозность; называя ее патологической, он снова прикрывает ситуацию. Что за патология в стремлении стать профессором, в цели, о которой он везде говорит, очень важной для него? Напротив, такая амбиция вполне нормальна. Он предоставляет возможность другим людям оценить его в этом случае, но он ограничивает этот круг людей «теми, кто полагает, что хорошо его знают», а не теми, кто «знаком с ним». Таким образом он сужает всю проблему, говоря, что если он был амбициозен, то его «амбиции были связаны с целями совсем другого рода, чем звание и ранг экстраординарного профессора».

Однако таким образом Фрейд перефразирует свои собственные слова, говоря об амбициозности, породившей его сновидение, и решая вопрос, что же лежало в его основе. Отвечая на этот вопрос, он говорит о случае из своего детства, когда профессиональный предсказатель напророчил ему, что однажды он станет членом совета министров. (Это было время «бюргерского» совета министров, когда среди министров были и евреи.) Другими словами, талантливый еврейский мальчик имел шанс стать членом совета министров. Фрейд продолжает: «События того времени несомненно повлияли на то, что незадолго до того, как я поступил в университет, я собирался изучать право и только в последний момент изменил свое решение» ²³ . На самом деле эти слова служат весьма сильным доказательством стремления Фрейда к славе, и мир, возможно, потерял в лице этого гения талантливого юриста, так как он отказался от этого своего решения. Фрейд далее продолжает говорить, что его сновидение на деле означает исполнение его собственного желания стать министром. «Устранив двух своих ученых и уважаемых коллег не из-за того, что они евреи, а оценив одного как простака, а другого — как преступника, я повел себя, как будто бы я был министром. Я поставил себя на место министра. Я занял кресло Его Превосходительства, чтобы отомстить Ему! Он отказался назначить меня экстраординарным профессором, а я отплатил ему во сне, заняв его место» ²⁴ . Фрейд, столь твердо отрицая свою амбициозность во взрослом состоянии, соглашается со своими амбициями как реалиями из детства и юношества.

Вот одна из предпосылок образа мысли Фрейда. Те черты, которые считаются несовместимыми с личностью уважаемого человека-профессионала, каким был Фрейд, он соотносил с детством и предполагал, что в этом случае, принадлежа детскому опыту, они не имеют отношения к опыту взрослого человека. Утверждение, что все невротические склонности возникают в детстве, он на самом деле использует, чтобы защитить взрослого от подозрения в невротических качествах. В действительности Фрейд был очень нервным человеком, но в то время он не мог не сознавать себя таковым и вместе с этим должен был чувствовать себя нормальным, уважаемым профессионалом. Поэтому все, что не подходило под образец нормального человека, считалось привнесенным из детства, и это детское наследие не рассматривалось как полностью живое и присущее взрослому. (Все это, конечно, изменилось в течение последних пятидесяти лет, когда нервозность стала уважаемой, а образ разумного, здорового, нормального взрослого буржуа был вытеснен со сцены культуры. Но для Фрейда этот образ был еще очень привлекателен, и только тот, кто полностью понимает это, может оценить стремление Фрейда к исключению всего иррационального из своей взрослой жизни. Это одна из причин, по которой его так называемый самоанализ оказался неудачным. Он, как правило, не видел того, что он не хотел видеть, — а именно то, что не соответствовало портрету разумного уважаемого буржуа.)

Центральный элемент в трактовке снов Фрейдом — понятие цензуры. Фрейд открыл, что многие сны направлены на сокрытие их подлинного смысла и на выражение этого смысла в формах, аналогичных приемам политика-оппозиционера, действующего в условиях диктатуры, выражающего свои идеи между строк или говорящего о происходящем в классической Греции, а подразумевающего на самом деле современные события. Сновидение для Фрейда никогда не является открытым посланием, а его следует сравнивать с зашифрованным сообщением, которое нужно расшифровать, чтобы понять. Раскодирование должно быть сделано таким образом, чтобы тот, кому сон приснился, чувствовал себя свободным, выражая идеи своего сновидения, не соответствующие образу мысли того общества, в котором он живет. Говоря это, я хочу обратить внимание на то, что цензура более связана с социальным строем, чем это предполагал Фрейд, и в наши дни она уже не имеет того значения, какое она имела ранее. Важно открытие Фрейда, что сновидение обязательно нужно расшифровывать. Однако это открытие в его простом и догматичном понимании очень часто приводило к ошибочным результатам. Не каждый сон требует расшифровки, да и степень кодирования очень различается от сновидения к сновидению.

Насколько и в какой степени необходимо кодирование, зависит от санкций, наложенных обществом на того, кто мыслит запрещенными мыслями в своем сне, а так же зависит от таких личностных факторов, как покорность и боязливость личности, а далее от того, какова степень необходимости зашифровки мысли, которая кажется опасной. Когда я говорю «опасной», я не имею в виду именно внешние общественные санкции против тех, кто мыслит опасные идеи. Такое, конечно, тоже случается, и не лишено ценности возражение, что все наши мысли в сновидении — т. е. все наши сновидения — тайные, и никто не знает о них. Если кому-то важно избежать опасных идей, то он не должен даже мыслить их в своих снах, потому что они должны оставаться глубоко скрытыми. Под опасными мыслями я имею в виду те, за которые человека могут наказать или из-за которых он может пострадать, если вдруг о них кто-то узнает. Такие мысли существуют, мы все хорошо это знаем, и люди хорошо понимают, о чем им лучше не рассказывать и о чем лучше не думать, если они не хотят испытать неловкость. Однако здесь я более имею в виду мысли, опасные не потому, что в них содержится нечто особое, требующее каких-то санкций, а потому, что они выходят за рамки здравого смысла. Это мысли, никем более не разделяемые или понятные только очень узкой группе лиц, и поэтому они ставят личность в положение изолированности, одиночества, необщительности. Именно это ощущение содержит в себе начало умопомешательства, которое случается, когда человек полностью порывает всякую связь с окружающими.

Открытие Фрейдом операции цензурирования было значительным достижением, но использование этого открытия для трактовки сновидений догматические применительно к каждому отдельному сновидению в нашем понимании недопустимо.

Символический язык сновидений

Прежде чем продолжить обсуждение, является ли каждое сновидение, как предполагает Фрейд, искажением, полезно различать между двумя видами символов — универсальными и случайными. Случайный символ не имеет внутренней связи с тем, что он символизирует. Давайте предположим, что какой-то человек получил печальный опыт в каком-то де. Когда он слышит название этого города, он легко связывает его со своим неприятным впечатлением или же с ощущением радости, если бы он в этом городе испытал именно радость. Вполне ясно, что в природе этого города нет ничего печального или веселого. Только индивидуальное впечатление, связанное с этим городом, делает его символом настроения. Такая же реакция может исследовать в связи с домом, улицей, одеждой, каким-то событием или чем-то; однажды связанным с особым настроением. Картина сновидения представляет собой это настроение, а город «замещает» настроение, однажды в нем полученное.

Здесь связь между символом и символизируемым опытом целиком случайна. Поэтому нам необходимо выявить ассоциации, чтобы понять, что означает данный случайный символ. Если бы он не сказал нам об опыте, полученном им в этом городе, который ему приснился, или о связи между человеком, который ему снится, и его отношениях с этим человеком, мы, вероятно, не смогли бы понять, что значат эти символы.

Универсальный символ, напротив, тот, в котором есть внутренняя связь между символом и тем, что он собой представляет. Возьмем, к примеру, символ огня. Нас гипнотизируют определенные свойства огня в очаге. Во-первых, его подвижность. Он постоянно изменяется, он все время движется, но при этом в нем есть постоянство. Он создает впечатление силы, ловкости и легкости. Он как бы танцует и обладает неистощимым источником энергии. Когда мы используем огонь как символ, мы описываем внутренний опыт, для которого характерны те же элементы, которые мы заметили в чувственном восприятии огня: черты энергичности, легкости, подвижности, изящества, веселости — иногда то одно, то другое свойство преобладает при его восприятии. Но огонь может быть и разрушающей и пожирающей силой; если нам снится горящий дом, то здесь огонь символизирует разрушение, а не красоту.

Символ воды — океана или потока — так же означает в одних случаях — одно, а в других — другое. В нем мы так же видим смесь неустанного движения с таким же твердым постоянством. Мы так же находим в символе воды свойства текучести, бесконечности и энергичности. Но есть и отличие. Если огонь непостоянен, волнующ, то вода в реке или в озере спокойна, медленна и устойчива. Однако океан тоже может быть разрушителен и непредсказуем, как и огонь.

Только в универсальном символе связь между символом и тем, что он символизирует, не случайная, а внутренняя. Она коренится в опыте нахождения сходства между эмоцией или мыслью, с одной стороны, и чувственным опытом — с другой. Такой символ можно называть универсальным, потому что этот опыт разделяют все люди, в противоположность не только случайному символу, который по своей природе целиком личностей, но и условному (conventional) символу (например, сигналам дорожного движения), который известен ограниченному кругу людей, действующих в одних и тех же условиях. Универсальный символ коренится в наших физических свойствах, в наших чувствах и в нашем мышлении, общем для всех людей, и поэтому он не ограничивается индивидами и особыми группами лиц. В действительности язык универсального символа — один общий язык, развитый человеческой расой.

Для Фрейда почти все символы были случайными, за исключением сексуальных символов; башня или палка — символ мужской сексуальности, а дом или океан — символ женской сексуальности. В противоположность Юнгу, думавшему, что все сновидения написаны ясным и открытым текстом, Фрейд считал прямо противоположное — что нет почти ни одного сна, который можно было бы понять без расшифровки.

На основании своего опыта трактовки сновидений многих людей, включая меня самого, я пришел к выводу, что Фрейд, догматически обобщая метод толкования сновидений, сузил значение своего открытия цензуры, действующей во сне. Существует много снов, где цензура представляет собой всего лишь поэтический или символический язык, которым выражено содержание, но это «цензура» только для людей со слабым поэтическим воображением. Людям с врожденным чувством поэтичности символическая природа языка сновидения едва ли может быть объяснена как цензура.

Далее я привожу сон ²⁵ , который можно понять без какой-либо ассоциации и в котором нет элементов цензуры. С другой стороны, мы можем видеть, что ассоциации, привнесенные спящим, обогащают наше понимание этого сна. Двадцативосьмилетний юрист просыпается и припоминает следующее сновидение, которое позднее он рассказывает психоаналитику: «Я видел себя, едущим на белом коне, глядящим на огромное число солдат. Они все неистово приветствовали меня».

Первый вопрос, задаваемый психоаналитиком своему пациенту, носит весьма общий характер: «И что вы думаете?» «Ничего», — отвечает этот человек. «Сон этот — глупость. Вы же знаете, я не люблю войну и армию, что я не хотел бы ни в коем случае быть генералом». И добавил: — «Я бы не хотел быть в центре внимания и чтобы на меня смотрели, приветствуя или молчаливо, тысячи солдат. Вы знаете из рассказанного вам мною о моих профессиональных проблемах, как мне тяжело даже вести дело в суде, когда все на меня смотрят».

Психоналитик отвечает: «Да, но это не отрицает тот факт, что это ваше сновидение, сюжет, вами написанный, и вы сами в нем определили свою роль. Вопреки всем явным несоответствиям сновидение должно иметь некое значение и смысл. Давайте начнем с ваших ассоциаций с содержанием сновидения. Сосредоточьтесь на картине сновидения — вы и белый конь, и приветствующие вас военные — и скажите мне, что приходит вам в голову, когда вы видите эту картину».

«Забавно, теперь я вижу картину, которая мне обычно очень нравилась, когда мне было лет четырнадцать или пятнадцать. Это портрет Наполеона, да, конечно, на белом коне, едущего перед войсками. Она очень похожа на то, что я видел во сне, за исключением солдат, которые на той картине молчали».