Великая Ордалия

Точка бурлит осознанием. Ведет речи, витиевато повествуя о выкорчеванных кривыми тесаками ребрах, о выпущенных кишках и выбитых напрочь зубах, о конечностях, выброшенных за ненадобностью и, крутясь, улетающих в пустоту.

Выживший смотрит на Взор и видит ложь, ставшую зримой.

Разрезы и разрезы и разрезы.

Суди нас, шепчет часть.

Вознеси нас.

Или низвергни.

Анасуримбор Мимара стоит, возвышаясь над ним, образом лишь чуточку большим, нежели туманный ореол, лужицей из волос и плоти, объятых Оком Судии. Предлогом. Поводом…

Держа в руках, как замечает часть, колдовской клинок.

Терзающая, скулящая чернота. Выбор пути и следование ему. Сплетение линий, слишком смертоносных, чтобы быть реальными. Угрозы, отделенные, вырванные из общего потока, сжатые пальцами и погашенные, словно свечные фитили.

Так много разрезов.

Ноль, трепещущий и вибрирующий в объятиях смертной плоти. Плоти женщины.

Слишком много.

— Ты сломлен, — всхлипывает она, — также как я.

Часть вытягивается, охватывая тонкую руку, держащую нож.

 Суди нас, шепчет она, заверши войну, увековечившуюся меж нами.

Разрезы и разрезы и разрезы.

Нож звенит о камень. А она вдруг оказывается стоящей рядом с ним на коленях и обнимающей его так крепко, что он чувствует, как её раздутый живот вжимается в его ввалившееся чрево. Часть насчитывает четыре бьющихся сердца: одно, мужское, стучит редко и тяжко, другое, женское, быстро и поверхностно, ещё два, нерождённых, трепещут в её утробе. Она дышит ему прямо в шею, и часть отслеживает расползающееся по его коже теплое, влажное пятно. Она дрожит.

Я потерян, шепчет часть.

И хотя лицо её уткнулось в его плечо прямо у шеи — Взор недвижим. Он всё также изучает, разглядывая его с беспредельностью постижения, исходящей из памяти о том месте, где прежде были её глаза.

— Да, — молвит она. — Как и мы.

Ноль, взирающий из ниоткуда, показывает ему его собственную меру…и то, как сильно, гибельно заблуждались дуниане.

Всю меру безумия Кратчайшего Пути.

Я проклят.

Её маленькие кулачки узлами крутят его рубаху, едва не свивая верёвки из ткани. Мальчик смотрит на них, оставаясь непроницаемым и безупречным.

— Я прощаю тебя, — выкрикивает она ему в плечо.

Я прощаю.

У осознания нет кожи.

Нет кулаков или пальцев.

Нет рук.

Сколь многим приходится пренебречь.

Мальчик наблюдает за ним, разглядывающим беспредельную чашу ночи — наблюдает как он…течет.

— Итак, — шепчет он, — удалось ли тебе преуспеть?

Часть слышит. Часть отвечает.

— Всё, чему я научил тебя — ложь.

И всё, что ты знаешь, безмолвно шепчет ещё одна, и всё, что ты есть.

И ещё одна…

И ещё.

Они уступили старому волшебнику выбор пути, проследовав на север вдоль огромной долины, избегая пока что покидать горы.

— Далее раскинулась Куниюрия, — объяснил он, — и полчища шранков.

Смысл был ясен…

И неразличим.

Злодеяние, — приняла часть, как аксиому, — злодеяние отделяет невинность от невежества.

Они — все четверо — сидели на скальном выступе, скрестив ноги и касаясь друг друга коленями, и взирали на черные бархатные складки очередной раскинувшейся перед ними долины. Небольшая сосенка жалась к голому камню утёса, подпирая его обломанными рогами своих ветвей. Холод превращал их дыхание в перемешивающиеся друг с другом облачка пара. Старый волшебник, ещё не сумевший даже осознать, не говоря уж о том чтобы принять, произошедшее, левой рукой достал ревностно оберегаемый им небольшой мешочек. Жалкий всплеск алчности мелькнул в его взгляде, жадности почти что детской, но растущей и простирающейся так далеко, что, казалось, вспышка эта готова озарить собою весь горизонт…

А ещё на лице его читалось…преклонение, его пробирала дрожь напряженных воспоминаний и нежданных уроков.

Величайший дунианский проект был задуман людьми, мирскими душами, жаждущими постичь и раздвинуть свои пределы. Их порыв был величественным и грандиозным. Они узрели всеобъемлющую тьму, небытие, из которого вырастали все их мысли и побуждения и сочли эту зависимость рабскими оковами, которые следует разбить, если это возможно.

Тем самым, они превратили Абсолют в награду.

— Кирри, — произнесла беременная женщина, голос её вознесся отрезом шелка, колышущимся знаменем её дворняжьей стойкости. — Па меро, кирри…

Она коснулась языком кончиков своих пальцев, а затем сунула их внутрь мешочка.

Мальчик наблюдал за ней бездумно — и доверчиво.

Невежество, заключила часть. В основе лежало невежество. Первый Принцип.

Свидетельство этого запечатлено в самой плоти дуниан, ибо их рождали и взращивали в стремлении к обману. Даже среди подкидышей нет места для осиротевшего разума. Все сыновья рождаются нанизанными на нить, уходящую в прошлое, ибо все отцы суть сыновья. Каждому дитя сообщают кто он есть, даже тем, кого вскармливают волки. Даже детям дуниан. Быть рожденным, означает родиться на каком-то пути. Родиться на пути, означает следовать ему — ибо какой человек смог бы переступить через горы? А следовать пути означает следовать правилу…

И считать все прочие пути ущербными.

Она достала кончик пальца из горловины мешочка, удерживая в сиянии Гвоздя Небес крупинки порошка — пепла столь легчайшего, что даже малейший ветерок немедля унес бы их прочь…

Но небо, казалось, забыло как дышать.

Даже вообразив целый мир, переполненный безумцами, невозможно описать бесконечную причудливость существующих убеждений и совершаемых поступков. Помыслы, подобно ногам, сходятся и соединяются в бедрах. Неважно, насколько длинными и извилистыми были пути и тропы, неважно, насколько безумным или, напротив, изобретательным являлся человек — только понятое и осознанное могло быть замечено им… Логос, назвали они этот принцип, шаг за шагом связывающий воедино прежде бывшее бесцельным, и крупица за крупицей подчиняющий всё некому конкретному предназначению. И это явилось величайшим из дунианских сумасбродств — рабское преклонение перед разумом, ибо именно оно стало тем, что навсегда заточило их в темнице жалкого невежества их предков…

Логос.

— Что это? — поинтересовался мальчик.

— Это не для тебя, — отрезал старый волшебник с большей горячностью, отметила часть, чем он собирался.

Разум был лишь нищим притворщиком, слишком робким для странствий или прыжка и посему обреченным рыться в отбросах посреди кучи пришедшего раньше. Логос… Они назвали его светом лишь для того, чтобы оказаться слепыми. Они взвалили его на себя тяжким, длящимся поколениями трудом, перепутав его немощи со своими собственными… Человеческое мышление, застланное пеленой.