Великая Скифия

– Неплохие… Но боги по-прежнему чем-то раздражены!

– Да-да, понимаю. Мы постараемся умилостивить их.

Раданфир с озабоченным видом заявил, что ему нужно проверить караулы. Получив согласие царя, он искоса взглянул на жреца и исчез.

Царь и жрец в сопровождении свиты вступили под мрачные своды дворца, напоминающего своим массивным видом скалу, пронизанную гротами и пещерами. Здесь опять на Палака нахлынули воспоминания солнечного детства. Кругом так все знакомо! Тяжеловесные плиты, что устилают пол, на стенах кольца для факелов. Выше колец – черные бархатные конусы копоти, ниже – кляксы застывшей смолы, когда-то стекавшей с оплывающих факелов. В высоких простенках все так же, как и когда-то, висят медвежьи шкуры, изъеденные молью, торчат ветвистые рога оленей, убитых рукой Скилура, оружие, снятое с вражеских трупов. И тут же по углам стоят статуи греческих мастеров. Могучий Геракл, копьеносная Афина, щеголеватый Аполлон.

Как было прочно и незыблемо все, когда над всем этим возвышалась фигура Скилура – царя-гиганта, умевшего держать в руках народ, хитрых жрецов и спесивых князей! Тогда люди, подобные Тойлаку, пресмыкались у царских ног и считали честью завязать ремень на сапоге владыки. Они не смели говорить открыто, что «боги зовут сколотов назад к Атею». А если и шипели, то за спиною царя, в темных углах. А сейчас они подняли головы, смеют противопоставлять себя царю, выражать сомнение в правильности его пути. Особенно после прошлогоднего поражения. Мелкие, недалекие люди! Разве они могут что-либо увидеть дальше ушей своего коня?

Скорбь, боль и бешенство сплетались в душе царя в змеиный клубок, подобно борющимся гидрам, вышитым на широком дворцовом занавесе.

Греки использовали дворец для размещения своих воинов, как большую казарму. Расписные потолки в залах потемнели, хотя и сейчас видны на них трехцветные листья, ягоды и скачущие кони. Скифские художники знали лишь три краски: красную, желтую и черную.

На полу лежали кучи мусора, мятой соломы, шелуха лука и палки, которыми гоплиты счищали грязь со своих эндромид. Шмыгали крысы. Палак остановился среди зала и сказал, обратившись к жрецу:

– Прежде чем воскурить здесь дым жертвенного сожжения, нужно очистить хоромы от всей этой скверны!

Люди засуетились, забегали. Послышались окрики старших. Прибежали запыхавшиеся воины с пучками камыша и поспешно начали уборку, поднимая при этом облака пыли. Палак закашлялся и громко чихнул. Пришлось временно выйти во внутренний дворик, где стоял сломанный высохший фонтан.

Скоро порядок был наведен, жертва принесена. Запах горелого мяса и паленой шерсти распространился повсюду. Его было слышно даже на площади.

Во дворец притащили тюки с рухлядью, предназначенной для украшения царского жилища.

5

Палак с удовлетворением наблюдал, как оживает его дворец. Его бодрила суета десятков людей, из коих одни распоряжались, другие что-то тащили, развязывали волосяные веревки, сбрасывали с плеч узлы, покрытые дорожной пылью. Расстилали кошмы. На стенах развешивали оружие и дорогие парфянские ковры, изрядно уже потертые, вылинявшие от длительного употребления.

Расторопные отроки перекликались пронзительными голосами, но тотчас умолкали при появлении царя.

Бородатые воины в войлочных колпаках заправляли бронзовые светильники, наливали их маслом. Потом один взобрался на плечи другому и, взяв светильник корявыми пальцами, осторожно потянулся к цепи, что спускалась с потолка. Потеряв равновесие, упал, грохоча оружием. Лампа покатилась по каменному полу, оставляя темный след разлившегося масла.

Окружающие грубо захохотали.

– Ты бы еще верхом на коне въехал на плечи Сораку, он здоровый, выдержит!

– Да сними ты оружие-то!

Неудачник поднялся на ноги и начал снимать с себя меч, горит с луком, кинжал, вынул из-за пояса секиру с обухом в виде ножа, складывая все это в кучу.

Царь незамеченный стоял в нише боковой двери и смеялся.

На женской половине распоряжалась Опия, старшая из жен царя. Она командовала целым отрядом девушек, убиравших комнаты. А сама сидела на греческом дифре и время от времени подносила к лицу ручное металлическое зеркало, чтобы поправить свои желтые кудри, окрашенные «фапс-деревом». Ожидая прихода царя, она выкупалась в деревянной кади, невольницы натерли ее тело пахучей кипарисово-кедровой мазью, искусная рабыня Ирана насурмила ей брови, накрасила губы и натерла щеки ирисовым соком.

На полных обнаженных руках царицы сверкали браслеты. Одни, выше локтей, в виде змей, держащих во рту собственные хвосты, что считалось символом вечности, другие, на запястьях, из головок баранов, отлитых из золота, отгоняющие дурные веяния. В ушах – серьги с эмалевыми голубями и изображениями Эрота, на шее – ожерелье из серебряных колец, соединенных гиппокампами, брошь в виде золотого скарабея, на руках кольца с печатками из египетской пасты, изображающими цветы шиповника, окруженные зелеными листочками.

– Ах, как мне надоело ночевать в юрте и трястись в кибитке, переезжать с одного места на другое!.. Я никуда больше не поеду из Неаполя! Скажи, Ирана, ты натирала меня маслом: не стало мое тело дряблым?

– Нет, госпожа! – с видом восхищения отвечала смуглая рабыня, имевшая черные и густые брови. – Ты прекрасна, как богиня Аштара!.. Твое тело словно отлито из серебра и золота, так оно молодо и упруго!

– Но от солнца и ветра мое лицо стало темнее, а на висках появились прыщики.

– Что? – в притворном ужасе вскинула руками Ирана. – Это дрянное зеркало обманывает тебя, великая царица!.. Дай я потру его кожей кулана. Конечно, потемнело зеркало, а не твое лицо. А прыщики – где они? Я гладила твое лицо руками, и мне казалось, что я глажу шкурку того белого северного зверька, которой обшит кафтан царя Палака!

– А вот это – разве не видишь?

– Это?.. Ага!..

Ирана, нахмурив сросшиеся брови, стремительно кинулась рассматривать что-то на лице царицы, потом лукаво взглянула ей в глаза. Словно стараясь перебороть неловкость, она приблизилась к Опии и, прикрывая рот красным лоскутом, чтобы не осквернять своим дыханием лика державной повелительницы, сказала ей шепотом что-то на ухо. Царица вспыхнула, выпрямила стан и засмеялась. Взглянула в зеркало, продолжая смеяться.

– Ты, видимо, права, Ирана, за последнее время мы редко видимся с царем… И все виноваты эти дела, война, переходы…

Неожиданно лицо царицы потеряло веселое выражение, рот сжался, как бы от внутренней боли, глаза помрачнели.

– Палак ждет наследника, – проговорила она изменившимся голосом, – но боги решили посмеяться над его ожиданиями, а меня наказали бесплодием. Может, он уже и не любит меня поэтому?..

– Что ты, что ты говоришь, прекраснейшая из цариц! – с жаром возразила Ирана. – Царь Палак заколдован твоей красотою!

Царица с горечью покачала головою.

Вошла тоненькая девочка с венком из полевых цветов на голове и поставила перед Опией греческий столик с блюдом, наполненным ореховыми ядрами, залитыми медом.