Великая степь

Много врагов.

Крики на лестнице. Выстрелы. Кремер бросается туда.

9

Светлане Мозыревой, главе администрации ЗАТО и жене генерала Таманцева, исполнилось тридцать четыре года. И монашкой она не была. Но все минувшие ночи спала не с мужем, в другой комнате — да и вообще для обозначения их отношений после известного расширенного совещания больше всего подходил термин «холодная война».

Шансов на победу в этой войне г-жа Мозырева не имела. Ни одного. И она сама прекрасно понимала это. Но капитулировать не спешила, в слепой и нерассуждающей надежде, что произойдет нечто, способное вернуть на Девятку прежнее двоевластие… Не происходило ничего.

Былые соратники г-жи по администрации быстро разобрались, куда и откуда дует ветер — и развернули паруса в соответствующем направлении. Г-жа Мозырева знала точно, что в подготовке пространного, на двадцати страницах, приказа комендатуры о всеобщей воинской обязанности (для девочек тоже!) с семнадцати лет — принимали самое активное участие и ее сотрудники.

Мягкие попытки мужа объяснить, что это единственный выход, позволяющий выжить среди народа воинов, учащих детей держать оружие с младенчества, г-жа Мозырева принимала в штыки. Ни разу не выезжавшая в нынешнюю степь, она сохранила уверенность в подавляющем превосходстве техники и оружия Девятки над смешными игрушками начала железного века… Воевать должны профессионалы, а гражданскому населению Девятки надлежит под их охраной нести идеи демократии в степные кочевья. Разве степным женщинам не ясно, что быть единственной женой у мужа гораздо лучше? И неужели их мужьям не понять, что спорные пастбища и источники проще делить за столом… тьфу… на кошме переговоров? Если не ясно и не понятно — то исключительно для разъяснения этих истин, и ни для чего другого, можно (и нужно!) использовать тяжелую технику и легкое стрелковое оружие…

…Она проснулась медленно и тяжело, она всегда просыпалась так, и вышла в гостиную, тускло освещенную аварийкой, — не понимая, что ее разбудило, и, давя зевок, готовилась сказать Таманцеву, что…

…Таманцев медленно сползал по стене. ПСМ валялся у ног. Правая рука скребла по обоям, пятная кровью. Изо рта тянулась красная струйка — густая, тягучая… Генерал умирал. Низкорослый кочевник — окровавленный бронзовый нож в руке — обернулся. Гнилозубо ощерился — парижский черный шелк ночного наряда г-жи, в котором она из вредности каждый вечер следовала мимо мужа в свою спальню — сразил наповал неискушенного сына степей…

Гортанный окрик из прихожей — степняк ответил чем-то неразборчиво-радостным. И бросился на Светлану Ивановну. Она опрокинулась назад, на ковер. Ударилась затылком. Закричала. Крик ушел в пустоту. Парижский шелк трещал и рвался под жадными руками. Отвратительно воняло чем-то кислым. Ноги степняка в штанах из плохо выделанной шкуры раздвигали ее пухлые колени, рука торопливо возилась со шнуровкой мотни, другая грубо и больно мяла грудь г-жи Мозыревой.

Через секунду-другую она опомнилась от падения, и попыталась спихнуть с себя нукера, весящего, наверное, раза в полтора меньше ее… Удар в лицо. Второй, третий. Разноцветные пятна перед глазами. Рот солонеет кровью. Она что-то пытается сделать — уже больше по инерции… Маленький жесткий кулак врезается в брюшину — и еще, и еще, — она задыхается, и почти не чувствует, как ее ноги раздвигаются навстречу жадному напору, и как к ним, возящимся на паркете, торопливо подбегают двое… Еще две пары рук вцепляются в остатки белья. И в тело.

Ей больно. И страшно. Парижские кружевные трусики намокают горячей мочой. Но ее кавалеры не из брезгливых…

10

Черпаки гибли, как и жили, — бессмысленно.

К казармам, окружавшим плац гигантской буквой «П», прорвалось меньше трех тысяч нукеров. Обитателей желто-серых трехэтажных зданий оказалось вдвое больше. Но, в основном, то были не воины…

Лучшие бойцы давно ушли добровольцами в Отдел, или в службу быстрого реагирования, или подались в контрактники, или сложили головы в степи.

Остались всегда голодные и всегда сонные черпаки. И дедушки, следующая фаза их развития, — сытые, но тоже вечно сонные. И те, и другие любили бить и издеваться — просто первые терпеливо ждали своей очереди. И те, и другие могли при случае убить, не особо терзаясь моральной стороной дела. Но гибнуть сами — не желали ни под каким видом. Категорически. Ни за какую цель, ни под каким знаменем. Не желали до дезертирства, до самострела…

Сейчас их убивали.

В подожженных казармах царил ад. Нелепые фигуры в трусах и майках метались панически, без цели и смысла, — и гибли под мечами и стрелами. О том, чтобы организовать отпор, добраться до оружейных комнат, подумали считанные единицы, — но их смяла обезумевшая толпа. Кочевники убивали деловито и быстро, как мясники на бойне. И в это же время — не степняки, свои — за взломанными дверями торопливо пихали в мешки банки с тушенкой…

Срочники должны были погибнуть. До последнего человека.

Но все изменилось. Степные воины на миг остановились, и опустили оружие, и замерли, с недоумением глядя вокруг, словно не понимая: как и зачем они здесь оказались?

Никто не успел воспользоваться их замешательством. Впрочем, долгим оно не стало, доведенная до автоматизма выучка нукеров Сугедея сделала свое дело — нападение продолжилось. Но теперь всё происходило иначе. Степняки почти не обращали внимания на мечущихся в панике людей — убивали, только когда те сами подставлялись под удар. Зато тащили все, что подвернется под руку, увязывали в узлы, вьючили на лошадей…

В других местах городка творилось тоже самое. Хватали женщин, хватали добычу, плюнув на поставленные цели и задачи. Метались наобум, не представляя топографии места… И — поджигали все, что могло гореть. Четкий единый план нападения сломался. Войско мятежных тумен-баши перестало быть единым целым — отдельные банды убийц, насильников и мародеров терзали Девятку.

В городке было светло, пожары пылали повсюду. Стрельба на побережье, у периметра, у автопарка и у Отдела усиливалась. В дело вступали артиллерийские и ракетные установки. Потом завыли моторы — Драконы Земли двинулись в контратаку. В воздух поднимались Драконы Неба. Бойня превратилась в бой.

XV. Утро

1

Из семнадцати тысяч всадников, пришедших к Девятке, в живых осталось около трети.

Ваньхе-нойон, принявший после гибели Угилая единоличное командование, уводил сводный тумен к западным горам. Драконы Неба, собравшие обильную кровавую жатву в первые часы отступления, отстали. Появилось время задуматься: что делать дальше?

Странное наваждение, толкавшее Ваньхе в ненужный ему поход, — рассеялось. Тумен-баши помнил все, что он делал в последние дни, лишь не понимал — зачем?

Но этот вопрос его не заботил. Что толку думать о прошлом, когда впереди неясное будущее? Понятно одно — назад к Сугедею дороги нет. Медленно умирать с переломленным хребтом Ваньхе не хотел. Идти под руку кого-нибудь из владык западной степи? Их тумен-баши презирал. И знал, что любой из его воинов стоит пяти, а то и больше, западных кочевников. Основать свой улус? Не было скота. Не было женщин. Не было свободной земли в степи…

Но были мечи — а сильный и смелый добудет в бою и то, и другое, и третье.

Ваньхе принял решение. В излучине степной реки орда остановилась. Хотя реки как таковой уже и не имелось — бурлила она только весной, а сейчас осталась цепочка небольших озер с прозрачной водой, вытянувшихся по руслу и соединенных тоненькой нитью ручья. Трава вдоль ручейка была зеленой и сочной. Наверняка у этих мест есть хозяева— и скоро им придется почувствовать на себе тяжелую длань Ваньхе-хана. И много что другое — придется…

У прибрежного холма — у будущей ханской ставки — разворачивали лагерь. В приречной уреме стучали кончары, воины вырубали дерево на каркасы шатров. С вьючных коней снимали поклажу — награбленное в Девятке. И — пленников. Вернее, немногих пленниц. Они не брели, как то принято, за хвостами коней — их везли верхами, торопясь, спасаясь от мести Драконов Неба.