Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

Одновременно с наступлением в Восточной Померании и Восточной Пруссии войска 1-го Украинского фронта начали 8 февраля операцию в Нижней Силезии. Окружив Бреслау, войска Конева с тяжелыми боями упорно двигались на запад – к Нейсе. Находившийся на Крымской конференции Сталин не выпускал из внимания действия своих армий. Он звонил командующему фронтом, указывая, что немцы намереваются нанести удар на Ратиборском направлении.

Конев вспоминал, что в одном из таких телефонных разговоров Верховный предупредил: «Смотрите, немцы не примирились с потерей Силезии и могут ее у вас отобрать». Именно в Верхней Силезии противник широко применил фаустпатроны. В городах танкисты несли серьезные потери, немецкие солдаты стреляли из-за домов. Однако 18 марта войска Конева окружили оппельнскую группировку врага и, разгромив ее к концу месяца, вышли в предгорье Судет, заняв удобный рубеж для удара на Берлин с юга.

12 апреля войска 3-го Белорусского фронта под командованием Василевского начали штурм еще одного города-крепости – Кенигсберга. По распоряжению Верховного главнокомандующего фронту были выделены наиболее мощные орудия из его резерва. К началу штурма фронт имел более 5000 орудий и минометов. Почти половину из них составляли тяжелые орудия и орудия особой мощности.

Штурм Кенигсберга начался 6 апреля. Налетая волна за волной, город бомбили 1500 самолетов. 12 апреля противник принял предложение о капитуляции. 25 апреля пала крепость Пиллау (Балтийск). Накануне гауляйтер Кох на ледоколе бежал с Земляндского полуострова в Данию.

За район озера Балатон в Западной Венгрии противник дрался с особым ожесточением. Здесь находилось 80% нефтяной добычи, позволявшей ему вести войну. Перебросив основные силы с других участков, со 2 по 15 марта в районе озера Балатон немцы начали наступление против 3-го Украинского фронта. 9 марта командующий маршал Ф.М. Толбухин позвонил Сталину.

Он просил разрешения использовать в оборонительных целях 9-ю гвардейскую армию, только что переданную в его распоряжение. Одновременно он спрашивал: не стоит ли его войскам и в крайнем случае штабу отойти на левый берег Дуная, чтобы не потерять управления. Верховный, пишет Штеменко, ответил примерно следующее:

«Товарищ Толбухин, если вы думаете затянуть войну на пять-шесть месяцев, то, конечно, отводите свои войска за Дунай. Там, безусловно, будет потише. Но я сомневаюсь, что вы так думаете. Поэтому обороняться следует на правом берегу, и вам со штабом надо быть именно там. Уверен, что ваши войска с честью выполнят свои нелегкие задачи. Нужно только хорошо ими руководить».

Затем он высказал мысль о необходимости выбить танки врага в ходе оборонительного сражения и предупредил, что нельзя давать противнику закрепиться на достигнутых рубежах.

«Следовательно, – рассуждал вслух Сталин, – переходить в наступление надо немедленно после того, как враг будет остановлен, и полностью разгромить его.

Для этого нужны значительные свежие силы. Они у нас есть – это армия Глаголева. Поблизости находится также 6-я гвардейская танковая армия генерала Кравченко. Пока она подчинена Малиновскому, но, если потребуется, ее можно передать вашему фронту. Сделайте нужные выводы. – Посмотрев на Антонова, он добавил: – Генштаб на моей стороне». 23 марта войска Толбухина взяли Секешвехервар, а через неделю вышли на австро-венгерскую границу.

Нет, солдаты Вермахта не собирались складывать оружие перед русскими; немцы пятились сопротивляясь. Иначе развивались события на Западном фронте. Последнее наступление союзников, начавшееся 8 февраля, складывалось на удивление гладко, не встречая особого сопротивления противника. 23-го они форсировали Рур, а 8 марта немцы полностью отошли за Рейн. Благодаря тому, что при отходе немцы не взорвали мост у Ремагена, на следующий день американцы захватили плацдарм на восточном берегу реки, а в ночь с 22 на 23 марта – еще один южнее Майнца.

28 марта Эйзенхауэр информировал Сталина о планах союзников нанести основной удар в направлении Эрфурт—Лейпциг—Дрезден, а второй в южной Германии и Австрии, чтобы предотвратить концентрацию там значительных сил немцев. Сталин на это удовлетворенно заметил, что такое решение «полностью совпадает с планами советского командования».

Накануне от своих информаторов он получил сведения о том, что за спиной Советского Союза немцы вступили в Берне в переговоры с союзниками о возможности капитуляции в Северной Италии. С германской стороны в переговорах участвовал генерал СС Вольф. Сталина насторожила эта закулисная игра.

И в послании Рузвельту от 29 марта он отметил: «Я не только не против, а, наоборот, целиком стою за то, чтобы использовать случаи развала в немецких армиях и ускорить капитуляцию на том или ином участке фронта, поощрить их в деле открытия фронта союзным войскам. Но я согласен на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт».

Указывая, что немецкие войска «не окружены и им не грозит истребление», Сталин заключает: «Если немцы в Северной Италии, несмотря на это, все же добиваются переговоров, чтобы сдаться в плен, то это значит, что у них имеются какие-то другие цели, касающиеся судьбы Германии».

1 апреля, войдя в Падерборн, войска союзников завершили окружение Рурского промышленного района. На пути к Берлину перед англо-американскими частями осталась только 12-я армия Венка. И у Сталина были все основания подозревать союзников в неоткровенности действий и намерений. Это не было плодом его воображения. Документы свидетельствуют, что англо-американцы не собирались щепетильничать.

В этот же день, 1 апреля, Черчилль телеграфировал Рузвельту: «Ничего не окажет такого психологического воздействия и не вызовет такого отчаяния среди германских сил сопротивления, как нападение на Берлин… Существует и еще одна сторона дела, которую Вам и мне следовало бы рассмотреть. Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также и Берлин, то не создастся ли у них преувеличенное представление о том, что они внесли подавляющий вклад в нашу победу … Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять …»

Разведка доложила Сталину об этой телеграмме. В совершенстве владея методом политического анализа, он своевременно оценил ситуацию. И когда в ответе ему от 1 апреля 1945 года Рузвельт стал уверять, что переговоры в Берне, по сути, не начались, Сталин не принял объяснения президента.

«Надо полагать, – пишет он 3 апреля, – что Вас не информировали полностью. Что касается моих военных коллег, то они, на основании имеющихся у них данных, не сомневаются в том, что переговоры были и они закончились соглашением с немцами, в силу которого немецкий командующий на западном фронте маршал Кессельринг согласился открыть фронт и пропустить на восток англо-американские войска, а англо-американцы обещали за это обеспечить для немцев условия перемирия. Я думаю, что мои коллеги близки к истине… И вот получается, что в данную минуту немцы на Западном фронте на деле прекратили войну против Англии и Америки. Вместе с тем немцы продолжают войну с Россией – союзницей Англии и США».