Великая Женская Любовь (сборник)
Шрифт:
И, вспоминая, ощутила она это, как наяву, – как тело ему свое открывала, как отдавалась его движению, темпу, подчиняясь еле уловимым сигналам, – поворачивалась или прогибалась. Это был взаимный и прекрасный поток, танец…
А утром, утомленная, но счастливая, выходила она на кухню, чтобы приготовить завтрак любимому своему Андрюшеньке – и ставила на стол две их любимые одинаковые чашки, которые она купила как символ их любви. Две красивые чашки с яркими разноцветными сердечками – для них, любящих друг друга. И она готовила завтрак для любимого своего мужа, и хорошо ей было вот так готовить, на две эти чашки
И любила она каждое их утро – эти стоящие на столе две чашки. И это было уже счастье, что их – две… И когда ставила она их на стол или когда просто смотрела на них – уже испытывала она счастье…
А как нравилось ей просто смотреть в его глаза… Как нравились его руки – самые крепкие и любимые. А как нравилось просто целоваться или обниматься. И она подходила к нему и говорила:
– Давай целоваться…
Или:
– Давай обниматься…
И он улыбался в ответ и заключал ее в свои сильные объятия…
А как хорошо было открыть утром глаза и увидеть, как он тоже приоткрывает глаза – и улыбается. И – притягивает ее к себе, прижимает к себе тесно-тесно…
И как любила она подпевать ему тоненьким голоском, когда он, вешая полку на кухне или собирая книжный шкаф, напевал что-то низким голосом…
И, вытаскивая себя из этих воспоминаний, которые будто и не о ней, не о ее жизни были, – только головой качала сокрушенно: это же надо – какая любовь была… И куда только все делось?..
На улице стемнело. Она стояла у окна и смотрела на двор, освещенный фонарями. Картинка эта, с высоты седьмого этажа, была привычно-знакомой.
Темная арка, из которой появлялись прохожие. Навес над скамейкой у детской площадки…
И подумала она опять с волнением – сколько раз ждала она его вечерами на скамейке этой, чтобы встретить.
И как он радовался, что ждет она его, встречает.
И вспомнила совсем уже забытое, как однажды он задержался, и она ждала его, сидя на этой скамейке, ждала, а его все не было. И уже все возможные причины его задержки она передумала, а его все не было.
Дом засыпал, окна гасли, и она начала понимать: что-то случилось, с ним что-то случилось – и не хотела в это верить. Но – начала верить, когда прошел еще час, а его все еще не было. И она поняла вдруг – он может не прийти. Он может не прийти никогда…
Эта мысль ее оглушила. И она представила себе с ужасом: он больше никогда не зайдет в арку их дома и она никогда не услышит звук его шагов. Он никогда больше не обнимет ее, его не будет рядом, не будет в соседней комнате или на работе. Его больше не будет!
Эта мысль была страшной. Ее нельзя было думать. Но она все равно думала, представляла, как просыпаясь – не увидит его рядом, как она уберет вторую чашку из любимой их пары и на столе останется только одна чашка…
Она думала и думала – что же будет, если он не вернется, если с ним что-то случится (а с ним что-то случилось!)? Как будет она жить одна, без его любви, без этого любимого лица, рук, голоса, объятий, без его заботы, желания помочь? (Он даже посуду иногда мыл, хоть так не любил это делать!)
«Как же я жить-то буду?!» – отчаянно подумала она и заплакала, глядя в темноту арки и желая больше всего на свете, чтобы он там появился, чтобы ночную эту тишину нарушил звук его шагов.
Она плакала, плакала навзрыд,
не сдерживая себя, плакала по нему, по себе – той, какой она будет без него. Плакала безутешно и все головой мотала, говоря: «Не хочу… Не хочу… Не хочу…»Плакала и не заметила, как он подошел – подбежал, услышав, что она плачет, и схватил ее, к себе прижал, повторяя:
– Что такое? Что случилось? Тебя кто-то обидел, моя девочка?
И слова эти «моя девочка», вспомненные сейчас, – словно обожгли ее.
Она была тогда – его девочка. Как мама у Михаила Васильевича…
Она была его девочка. Его любимая. А он был – ее любимый Андрюшенька. И такого его она никогда не хотела потерять.
Но – потеряла…
Она его потеряла – подумала она вдруг. Потеряла того – любимого, ласкового, заботливого и веселого. И стал рядом с ней – Андрей, закрытый, вечно чем-то недовольный, отгороженный от нее – то делами, то усталостью, то плохим настроением.
И она стала другой – закрытой, недовольной, критически оценивающей всего его: от лица его до фраз и поступков. И она поняла, что тоже от него отгородилась…
И подумала она горько: «Я не только его потеряла, я себя – ту, девочку любимую, любящую – потеряла».
И поразила ее, как вспышкой, эта внезапная мысль.
У той, любящей, любующейся женщины был любимый ее – Андрюшенька.
У этой: недовольной, непринимающей – Андрей.
Как будто два разных зеркальных отражения она увидела – тогда и сейчас. И горько было чувствовать – словно смотрит она сейчас в кривое зеркало.
И опять как-то неприятно и странно было осознавать – как все это пропало, исчезло. Как изменились они оба, как изменились их отношения. Главное – как перестали они любить друг друга. Кто из них перестал раньше? А кто – позже?
И странно было осознавать, что вот любили они тогда друг друга – и жизнь у них была одна. Теперь, когда не любят, – совсем другая. Да и разве это жизнью назвать можно?
И опять подумала: как, отчего, когда охладели они друг к другу? Что привело их к этой «другой», ненормальной жизни? А она и была ненормальной – именно сейчас она это увидела, вспоминая их прошлое, любовь их.
Нормально – это так, как было. Именно так – нормально.
А так, как сейчас, – не нормально и быть не должно.
– Так быть не должно, но так есть, – произнесла она вслух. И добавила: – Что-то с этим надо делать…
И опять – захотелось ей логическую цепочку выстроить.
Получается, что когда любила она его – он был другим.
Когда любил он ее – она была другой.
Когда любили они друг друга – жизнь была другой.
И, чтобы вернуться к этой другой себе, к другому ему и другой, нормальной, их жизни, – надо любить.
«Любить надо…» – подумала она. И вспомнила мамино: «Иди и люби мужа…»
И усмехнулась грустно – с этих слов сегодня все и началось. Этим и закончить надо ненормальную их жизнь.
– Иди и люби… Иди и люби… – повторяла она. И головой качала: понять бы только – как это сделать.
И словно подсказка в ней самой прозвучала: «Ты же знаешь как – ты же любила… Ты заботилась, ухаживала, уважала, вязала, любовалась, кормила вкусно… Иди и люби…»
И она пошла – куда ноги ее повели – на кухню. И подумала: что же он раньше любил есть, когда я ему готовила?