Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир
Шрифт:
Наконец-то до Караваджо стала доходить истинная сущность коварной и безжалостной возлюбленной. Да она бездушная кукла! Мало того что стража чуть не каждую неделю подбирает трупы поклонников, дравшихся из-за нее на дуэли, она и сама не прочь убить!..
Теперь он старался не видеться с Фелидой. Это оказалось несложно. Заказы множились, деньги текли рекой. И наконец, свершилось главное. В январе 1599 года Караваджо пришел в капеллу Контарелли в церкви Сан-Луиджи деи Франчези. Теперь он — не простой посетитель, а живописец, которому поручено написать на правой стене (той самой, которая столь не понравилась ему восемь лет назад, когда он только приехал в Рим) сюжеты из жизни апостола Матфея. И это будут не возвышенно-красивые изображения, а глубоко трагические сцены. Есть и другие заказы: уважаемый синьор Черази пригласил Караваджо расписать свою капеллу в церкви Санта-Мария дель Пополо. Для него надо нарисовать «Обращение Савла». И это тоже будет неожиданная картина!
О, лучше бы в голову
«Почему на твоей картине апостол Савл, иначе именуемый Павлом, валяется на земле, а в центре, как главная героиня, стоит лошадь? Это святотатство!» — гремит голос прелата. «Я хотел изобразить тот страшный миг, когда, увидев, что лошадь вот-вот растопчет его, Савл обратился к Богу», — пытается оправдаться Караваджо. «Выходит, лошадь заменяет у тебя Бога, и потому от нее исходит свет?!» — ахает прелат. «Нет! — отвечает художник. — Но она — орудие Божье и стоит в свете Бога».
Кардинал дель Монте, сидящий в первом ряду, встает: «Не стоит судить столь строго! Художник не умел, но мечтал выразить Слово Божье. Мы накажем его за неумелость — оштрафуем на сто скудо!»
У Караваджо все плывет перед глазами. Надо же — темной ночью он не боится столкнуться с шайкой головорезов, а монахи в черных сутанах приводят его в ужас.
Надо реабилитироваться — и срочно! Как раз есть подходящий заказ: влиятельнейший маркиз Джустиниани уговорил монахов-кармелитов поручить Караваджо написать «Успение Марии» для церкви Санта-Мария делла Скала ин Трастевере. Художник трудился долго и тщательно. Но когда предъявил картину кармелитам, те ахнули. На холсте Нечестивца Мадонна умирала в убогом подвале, похожем на приют для нищих. Она лежала в рваном крестьянском платье, а на ее обнаженных огрубевших ногах виднелась засохшая грязь, будто она обошла все дороги мира. Дальше — больше! Уже через пару дней по Риму поползли слухи, что проклятый художник использовал в качестве модели мертвую проститутку, выловленную в Тибре. Вот откуда такая натуралистичность — одутловатое, словно испитое лицо и вздутый живот, как у утопленницы. Это было святотатством!
Монахи воззвали к святой инквизиции. Маркиз Джустиниани в качестве «вклада замирения» привез в монастырь несколько бочек отборного вина. Караваджо в ужасе кинулся к очередной картине. Уж теперь-то он напишет то, что надо, — огромное благочестивое полотно «Мадонна с пилигримами».
Однако все повернулось по-иному — в мастерскую Караваджо вломились стражники и потащили художника в суд. Там уже бесновался, изрыгая проклятия, нотариус Мариано Пасквалоне: «Этот мерзкий художник избил меня! А все из-за своей потаскушки!» — «Ничего подобного! — кинулся к судье Караваджо. — Я избил его из-за непочтения к Святой Деве Марии!» — «Рассказывай!» — гаркнул судья. И художник начал объяснять: «Я пишу алтарный образ. А синьор Пасквалоне, взглянув на холст, обозвал Святую Деву шлюхой!» — «Не слушайте его! — закричал нотариус. — Лучше спросите, как его зовут бродяги на улицах нашего славного Рима?» — «Как?» — поинтересовался судья. «Королем ночных улиц! — выпалил синьор Пасквалоне. — Потому что его все боятся. Он же из дома без своего кровавого ножа не выходит!» — «Это правда?» Судья воззрился на обвиняемого. «Вы же знаете, ваша светлость, что на улицах, особенно ночных, полно бандитов, — буркнул Караваджо. — Ну подрался я пару раз! Приходится защищаться!» И тут опять встрял Пасквалоне: «Да он и есть самый главный бандит! Потому и малюет потаскушку!» Караваджо начал злиться: «Зачем говорить такое?! Мне позировала хорошая девушка — нежная и ласковая…» — «Это ты сам проверял? — с издевкой поинтересовался Пасквалоне. — Конечно, ее нежность известна всем. Вы видели эту картину, господин судья?» Проклятый Пасквалоне повернулся к слуге закона. «Я не имею времени на созерцание всяких картин!» — отрезал судья. И тогда Пасквалоне взорвался: «А зря! Могли бы и взглянуть. На той картине в виде Святой Девы Лена Антоньетти!»
Судья крякнул. Это же проститутка с улицы Пьяцца Навоне. И она действительно ни для кого не жалела ни ласки, ни нежности. Но в последнее время, когда судья приказал Лене явиться к нему, девчонка не соизволила прийти. Потом уже, порасспросив соглядатаев, судья узнал, что Лена спуталась с каким-то живописцем. Чуть не собралась за него замуж. Но какое замужество! На таких, как эта Лена, не женятся даже самые распутные художники. Хотя поговаривали, что ухажер девки души в ней не чает. Однажды, когда какие-то подвыпившие аристократы попытались забрать к себе девчонку силой, отчаянный ухажер их просто прирезал. Дело тогда замяли, погибшие были всего лишь младшими сыновьями, а почтенные семьи не хотели огласки. Кому охота признаваться, что члены твоих семей лишились жизни даже не из-за высокооплачиваемой куртизанки, как, например, Фелида Меландроне, а из-за простой девки с улицы, как Лена?! Судья тогда не стал вникать в происходящее — не хотелось бередить собственные воспоминания о том, что эта Лена и ему отказала. Но
теперь перед ним, почтенным судьей Рима, стоит тот самый живописец, из-за которого раньше такая уступчивая Лена стала такой несговорчивой. Вот он — миг расплаты!«Все понятно, — кровожадно ухмыльнувшись, проговорил судья. — Взять его!» Но Караваджо не стал дожидаться, пока стража выполнит приказ судьи. Свалив ударами могучего кулака охранника у двери, он выскочил из зала суда.
Пришлось бежать из Рима. Не садиться же в тюрьму?! Пару лет назад он уже побывал там — сначала за дуэль, потом за сочинение нашумевших, но, увы, неугодных властям стихов. Хорошо, что спасли влиятельные друзья. Но больше он в тюрьму не пойдет!
Как бы не так! Едва маркиз Джустиниани уговорил нотариуса забрать свое заявление и возмутитель спокойствия вновь объявился в Риме, как тут же попал в новую заварушку. Стражник, которого отрядили следить за неблагонадежным художником, был найден с проломленной головой.
Караваджо попытался доказать свою невиновность, но ему не поверили, и он в третий раз оказался в знаменитой римской темнице Торре ди Нона. На него надели кандалы и пытали. Счастье, что обо всем прознали его приятели — уличные головорезы. Один из бандитов просто выкрал художника. Не зря все-таки Караваджо был учеником легендарного Луиджи.
Теперь он скрывался в гавани Рипетта на берегу Тибра. Здесь, в римском предместье, посреди воров и контрабандистов, он чувствовал себя вполне комфортно. 29 мая 1606 года Караваджо с приятелями играл в мяч против троих братьев Томассони. Все шестеро были пьяны. Художнику показалось, что противники жульничают. Все сцепились. В итоге Караваджо вспорол одному из противников — Ринуччо Томассони — живот. Как на грех, рядом проходили матросы. Они и задержали всех участников драки. Правда, Караваджо успел скрыться. Только это мало что дало. У живописца открылось отягчающее обстоятельство — оказывается, перед этим он занял у Ринуччо крупную сумму денег, к тому же еще и поссорился с ним, поскольку Ринуччо отбил у него очередную уличную красотку. Римский суд решил, что художник специально подстроил драку, чтобы, во-первых, отомстить за отнятую любовницу, а во-вторых, просто убить кредитора, дабы не возвращать крупный долг. Не слишком вникая в суть дела, суд констатировал, что живописца Меризи, прозванного Караваджо, следует скорее называть одним из тех нечестивцев (что имело в Риме крайне ругательное значение), которые перевоспитанию не поддаются. Потому суд за полчаса приговорил художника к смертной казни. А это значило, что любой, увидевший преступника, мог убить его прямо на месте.
Художник бежал в Неаполь — там не властвовали римские законы. Перво-наперво беглец отправился в гавань к неапольской братве. Та встретила его с восторгом. Потом нанес визит богачам. Те, желая утереть нос нелюбимому Риму, расщедрились на заказы. Но как-то под покровом темноты в дверях мастерской художника возник парнишка в лохмотьях. «Друзья из гавани предупреждают тебя: прибыли сыщики из Рима, — прошептал он. — Бросай все! Я проведу тебя к фелюге, которая отплывает на Мальту. Там папские слуги не достанут тебя!»
Авантюры «старца» Мальтийского ордена
Караваджо вытер обильный пот и истово перекрестился. Небеса в который раз спасли его! Теперь он не только в безопасности на святом острове, он — один из мальтийцев: рыцари приняли его в орден. Это тоже была явная авантюра, но он добился признания. Как? А как всегда — живописью. Пять месяцев работал как одержимый. Написал множество портретов, сценок и, главное, монументальное полотно «Усекновение главы Иоанна Крестителя» для церкви Сан-Джованно в Ла-Валлетте, столице Мальты. Когда-то он, еще юный дурачок, твердил кардиналу дель Монте, что не будет изображать ни пыток, ни мук человеческих. Но теперь-то он понял: вся человеческая жизнь — сплошная мука. И потому на «Усекновении главы» художник впервые за все свое творчество поставил подпись — той же самой краской, что изобразил кровь, льющуюся из отрубленной головы святого.
Картина произвела огромное впечатление. Чтобы взглянуть на нее, съезжались художники со всей Европы. Сам Великий магистр Мальтийского ордена Алоф де Виньякур уважительно назвал Караваджо «мальтийским старцем», что являлось одним из почтительнейших обращений на Мальте, и заказал художнику свой портрет. В лихорадочном темпе за несколько дней Караваджо создал монументальное творение — почти два метра на полтора. Магистр стоял в героической позе в рыцарских доспехах, а рядом паж держал его шлем. Портрет понравился Виньякуру, но он пожелал собрать самых видных соратников и обсудить работу с ними.
И вот обливающийся потом Караваджо ждет вердикта. Что можно так долго обсуждать?!
Дверь распахнулась рывком. Разъяренный магистр заорал с порога: «Хорошо, хоть братья-соратники открыли мне глаза! Ты опозорил меня, проклятый авантюрист! Как ты посмел нарисовать рядом со мной, храбрым воином, давшим обет безбрачия, какого-то изнеженного красивого мальчика? На что ты намекаешь?!»
Караваджо хотел объясниться, что поставил юного пажа рядом с почтенным старцем ради уравновешивания композиции, но ему не дали произнести ни слова. Шесть шпаг уперлись ему в ребра, спину, грудь. Художник еще успел что-то хрипло крикнуть, но тьма обволокла его, и он потерял сознание.