Великие русские люди
Шрифт:
Он готов прийти в отчаяние, но напрягает все силы, чтобы организовать прежде всего, несмотря ни на что, свою научную работу, в которой видит задачу своей жизни. Теперь Ушинский снова принимается за дневник. 19 декабря 1849 года он записывает: «Снова — самое строгое наблюдение над собой, над своим характером и способностями… Небольшой толчок судьбы разбил все мои предположения, весь тот мир, который так долго во мне строился. И если я не вооружусь твердой волей, то погибну посреди этих обломков. Нужно уметь принудить себя заниматься и тогда, когда нет во мне энергии, убедившись опытом, что это падение души только временно и что небольшое усилие души над собой всегда вознаграждается рождающейся в ней энергией. О, зачем я один? Мой разум и мое сердце просят товарища. Тяжело бороться одному против усыпления, заливающего со всех сторон». Но он борется. Он не дает ни отчаянию, ни равнодушию овладеть собой. «Неужели я опустел окончательно?.. Нет, да не будет так… За дело! за дело! И чтобы не разбивать сил своих, я решительно займусь только одной статьей для географического
С начала 1852 года он входит в состав сотрудников журнала «Современник». Известно, что со второй половины 50-х годов журнал этот благодаря участию в нем представителей русской революционной демократии, Чернышевского и Добролюбова, стал передовым демократическим органом. Но в начале 50-х годов это было еще далеко не так. И работа в журнале не удовлетворяет Ушинского. Это была по преимуществу мелкая, черная журналистская поденщина. Ушинский переводил (он в совершенстве владел тремя иностранными языками), писал обозрения иностранных журналов. А ему хотелось более ответственной и самостоятельной работы.
Через два года он предлагает свои услуги редактору «Библиотеки для чтения» А. Старчевскому. Однако же и здесь условия были не лучше. Ушинский был перегружен все той же черной работой переводчика и обозревателя, требовавшей бессонных ночей и дававшей ничтожное вознаграждение, между тем как его жизненные потребности в связи с женитьбой уже значительно возросли.
К середине 50-х годов общеполитическая обстановка в России резко изменилась. Крымская война вскрыла перед всем миром плачевные последствия уродливого николаевского режима. Со смертью Николая I давно нараставшее напряжение прорвалось наружу. Правительству пришлось вступить на путь либеральных реформ. Общественная атмосфера стала много легче. Благодаря этому и кризис в жизни Ушинского приблизился к своему разрешению. Для него стало возможно найти ту серьезную, творчески воспитательную работу, о которой он мечтал. Бывший директор Ярославского лицея, тоже уволенный вскоре после ухода Ушинского, дает ему рекомендацию. Ушинский поступает в Гатчинский сиротский институт преподавателем русского языка, затем занимает в институте должность инспектора классов, то есть руководителя всей его учебной и воспитательной работы.
В ГАТЧИНСКОМ СИРОТСКОМ ИНСТИТУТЕ
Я не знаю, что я сделаю, что со мною будет, но я решился посвятить себя с этого дня исключительно педагогическим вопросам.
Гатчинский сиротский институт принадлежал к числу тех весьма разнохарактерных учебных заведений благотворительного характера, которые находились под специальным наблюдением так называемого «ведомства учреждений императрицы Марии». Ко времени поступления Ушинского он насчитывал уже 50 лет своего существования и несколько раз реформировался. Цветущим временем Гатчинского института было начало 30-х годов, когда институт сформировался неожиданно для его руководителей как демократическая школа, куда принимались мальчики-сироты без различия происхождения и получали элементарную подготовку для поступления в среднюю школу или для практической деятельности. Именно тогда знаменитый педагог Гатчинского института Е. О. Гугель организовал при институте подготовительную школу по типу элементарных школ Песталоцци, написал и издал ряд руководств для элементарного обучения.
После новой реорганизации в 1834 году дорогая Гугелю идея элементарного образования отодвигается на задний план, центр тяжести переносится на средние классы. В институте усиливается и берет верх бюрократическое руководство. Оно тормозит осуществление всех мероприятий Гугеля, отмахивается от его предложений. Он настаивает, пробует бороться. Его постепенно оттесняют от дела. В глухой атмосфере травли, насмешки и вражды, видя, как искажается и гибнет то, чем он жил, впечатлительный Гугель заболевает нервным расстройством. «Бедняк-мечтатель, — пишет Ушинский, — окончил свою жизнь в сумасшедшем доме, бредя детьми, школой и педагогическими идеями». Болезнь Гугеля институтское начальство объяснило его чрезмерным увлечением теорией педагогики и, запечатав замечательную педагогическую библиотеку Гугеля, отправило ее, как опасное наследство, в подвал института. Там она и оставалась в течение пятнадцати лет, до поступления Ушинского, который распечатал ее. Изумительное собрание книг по классической европейской педагогике открылось перед ним.
Ушинский стал в институте идейным преемником Гугеля.
С первых же дней своей работы Ушинский был поражен царившим в институте бюрократизмом, формалистической постановкой воспитательных задач и пренебрежением к живой душе ребенка. Основные педагогические функции — воспитание, обучение и управление — механически были разделены между различными лицами, совершенно не связанными между собой. Благодаря этому самые существенные вопросы воспитания, как писал Ушинский, «часто приносятся в жертву административной стройности, для которой дороже всего блеск, внешний порядок и полировка». При установившемся механическом разделении функций никто не считал себя ответственным за результаты воспитания, каждый сваливал вину на других: учитель обвинял воспитателя в том, что ученики не учат уроков; воспитатели говорили, что, напротив, ученики внимательно сидят за книгами, а виноваты
учителя, которые плохо объясняют уроки; иногда те и другие объединялись и вместе винили администрацию в том, что она недостаточно строго применяет наказания. Все воспитание в таких заведениях выражается, по словам Ушинского, «только в ограничениях, стеснениях, запрещениях и внешней дисциплине. Но вместе с тем вся детская жизнь в таком заведении принимает какой-то форменный, осторожный характер, конечно, не имеющий ничего общего с делом нравственного воспитания. Жизнь ребенка становится постоянным церемониалом, который весь расписан заранее». Но живут и по-своему развиваются дети «где-нибудь тайком от воспитателя, в каком-нибудь темном уголке, куда не проникает его всенивелирующий взгляд, в тихом шепоте с товарищем… Форменная жизнь в заведении идет своим порядком, а настоящее, действительное воспитание блуждает тысячами других».«Этот гибельный порядок, — писал Ушинский, — можно выразить несколькими словами: канцелярия и экономия наверху, администрация в середине, учение под ногами, а воспитание за дверьми заведения. Пока не вывернем налицо этого кафтана, вывернутого наизнанку, до тех пор ничего путного не будет. В общественном воспитании учение и воспитание должны стоять там, где им прилично, на первом плане, администрация — на втором, а канцелярия — на последнем».
Понятно, что Ушинский стал настаивать, чтобы центром и основой школы стал педагогический персонал. Учитель должен помнить, что с преподаванием нераздельна и воспитательская работа. В свою очередь, и воспитатель должен вести учительскую работу; без этого он потеряет главнейшее и действительное средство воспитательного влияния: ведь учение есть могущественный орган воспитания. И администратор не должен только администрировать, он должен быть вместе с тем и воспитателем и учителем. Ушинский указывал на воспитательную практику англичан, которые, «стремясь прежде всего воспитывать человека, подчиняют все в школе понятию воспитания и не разделяют должности администратора, учителя и воспитателя». Основным педагогическим требованием, которое именно с этого момента было выдвинуто Ушинским, явилось требование непосредственного влияния личности педагога на ребенка. «Дитя воспитывается, развертывается умственно и нравственно только под прямым влиянием человеческой личности, и никакими формами, никакой дисциплиной, никакими уставами и расписаниями времени занятий невозможно искусственно заменить влияние человеческой личности. Это плодотворный луч солнца для молодой души…»
Продолжая работать в журнале «Библиотека для чтения», Ушинский получил однажды от редактора очередное задание ознакомиться с только что полученными книжками английского журнала. В журнале оказались статьи об американском воспитании. В них рисовалась та широкая демократическая постановка, которую дали народному образованию американцы. Это навело Ушинского на мысль, что такие же широкие перспективы должны раскрыться перед народным образованием и в России. Народное образование — это не частная проблема отдельных учреждений вроде Гатчинского института, это одна из больших проблем той же народной жизни, которую с хозяйственной и юридической точки зрения он начал изучать в Ярославском лицее. «Педагогическое поприще», на которое вступил Ушинский, получило в его глазах огромный смысл. Оно заменило ему то поприще ученого — историка и юриста, которое он вынужден был оставить.
«Я не мог спать несколько ночей, — говорил Ушинский об этом Старчевскому. — Статьи произвели страшный переворот в моей голове, в моих убеждениях, в понятиях. Они подняли в моем уме целый ряд вопросов по воспитанию и образованию, навели меня на многие, совершенно новые мысли. Я не знаю, что я сделаю, что со мной будет, но я решился посвятить себя с этого дня исключительно педагогическим вопросам».
И Старчевский, рассказывая об этом, несколько иронически добавляет: «Он так на меня подействовал, что мне самому хотелось бросить все и идти в учителя, пожалуй, поступить в Гатчинский институт…»
Как раз около этого времени Ушинский писал в одной из первых своих педагогических статей: «Воспитатель, стоящий в уровень с современным ходом воспитания, чувствует себя… посредником между всем, что было благородного и высокого в прошедшей истории людей, и поколением новым, хранителем святых заветов людей, боровшихся за истину и благо. Он чувствует себя живым звеном между прошедшим и будущим, могучим ратоборцем истины и добра и сознает, что его дело, скромное по наружности, одно из величайших дел истории, что на этом деле зиждутся царства и им живут целые поколения. Он видит, что вопросы относительно его деятельности, рождающиеся в его мыслях, занимают тысячи благороднейших умов, постигших глубоко всю важность воспитания».
ПЕРСПЕКТИВЫ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ПЕРЕСТРОЙКИ ОБРАЗОВАНИЯ В РОССИИ
Боже мой! Сколько нужно школ, школ и школ для всего этого народа, возрожденного к гражданской жизни!
В то время в России школ для народа фактически не было, а школы для привилегированных классов были устроены плохо, не педагогически. Бюрократически-чиновничий подход к делу народного образования убивал всякую общественную инициативу.
Все это ясно видел Ушинский. Он решил прежде всего тщательно изучить постановку народного образования в других странах — Англии, Германии, Франции, США. Изучение это оказалось настоящим исследованием и потребовало огромного труда. Едва ли в то время кто-либо другой мог выполнить подобное исследование с такой глубиной, как это сделал Ушинский.