Великие тайны золота, денег и драгоценностей. 100 историй о секретах мира богатства
Шрифт:
Довольный сверх меры Петр Алексеевич самолично привез в собственном кошельке батюшкину диковину на родину. В то время в новопостроенном Санкт-Петербурге как раз решено было заложить помещение для Кунсткамеры. И как только в 1714 году оно было готово в Летнем дворце, Петр лично отнес туда и положил на почетнейшее место изумрудную печатку покойного батюшки. Еще и подчеркнул: «Я и сам пытался по камням резать, потому знаю, сколь трудно таковое сотворить на смарагдовом камешке. И пусть сей перстень будет не вещь-память от отца моего, а истинное произведение искусства. Таковым его и считать!»
Что ж, любил наш Петр во всем давать ценные указы, указал и место изумрудного шедевра. Да только после смерти
Известно иное: взошедший на престол спустя 54 года Павел I, весьма тяготевший к мистике и оккультизму, пытался разыскать этот исчезнувший перстень. Конечно же Павел нуждался не в печати и не в драгоценных камнях (к тому времени стараниями Екатерины II, матери Павла, казна российская была полнехонька) — император-мистик верил в то, что герб и титулы государя, выгравированные на изумрудном перстне, могут даровать владельцу кольца особую мощь и силу в управлении государством.
По приказу Павла перстень усердно искали, да напрасно. Впрочем, и много времени для поисков не было отведено — менее чем через четыре года после воцарения Павел I, как известно, был убит.
Однако говорят, что, когда 31 марта 1814 года русские войска вступили в Париж, окончательно победив армию Наполеона, на указательном пальце императора Александра I, сына Павла, ярким смарагдовым лучом переливался некий старинный перстень, который можно было использовать и как печать. Получается, что исчезавший изумруд снова вернулся неисповедимыми путями. Потом и легендарная гадалка Ленорман, которую царь Российский удостоил аудиенции, свидетельствовала, что на пальце победителя-самодержца был изумрудный «перстень Силы». Впрочем, Ленорман хоть и была провидицей, но судьбу драгоценному перстню не предсказала. Да и до того ли ей было? Достаточно, что ей пришлось предсказать трагическую судьбу некоторым русским офицерам, тем, кто в будущем стали декабристами-бунтовщиками. И стоит отметить, что Ленорман не хотела делать столь ужасных предсказаний…
А вот изумрудный бродяга после возвращения из Парижа не появлялся на публике. И опять же неизвестно, то ли он затерялся сразу же по прибытии в Петербург, то ли позже. Но среди перстней Николая I, вступившего на престол после внезапной смерти брата Александра, такого кольца не было. Куда исчезла смарагдовая печать — загадка. Но разгадали ее только в 1880-х годах во времена царствования императора Александра III. Говорят, у него старинный изумрудный перстень-печать имелся. И поразительно: царствование этого монарха прошло на удивление спокойно. А ведь его батюшку, Александра И, убили террористы-первомартовцы. Но при Александре III внутренняя и внешняя политика оказались такими «сильнодействующими», что император вполне мог сказать: «Пока русский царь ловит рыбу, Европа может подождать!»
Однако после смерти Александра III никакого изумрудного перстня-печати не обнаружилось. На престол вступил его сын — Николай И. Чем закончилось его правление — известно. Неизвестно только, куда же опять исчез легендарный смарагдовый бродяга. А может еще сыщется? Кто знает…
Золотая монета
Куда вы так спешите, месье живописец?» — Смазливая девица растянула в улыбке ярко накрашенные губы. Андреа отшатнулся и вжался в стену коридора. Боже, сколь вульгарны дамы при французском дворе! Провожатый художника
ухмыльнулся: «Видно, Лизон из «Эскадрона радости» положила на вас глаз!»Тайны французского двора
Андреа изумился: «Эта девица служит в армии?» Провожающий захохотал: «И даже получает офицерское жалованье! Только поле битвы у нее — королевская спальня.
Не будьте столь наивны, месье художник, перед вами — обычная шлюха! Но наш милостивый король Франциск хочет, чтобы к Рождеству вы нарисовали ее. И конечно, обнаженной!»
Андреа замотал головой. Наверно, он спит или бредит. Не может быть, чтобы король Франции пожелал запечатлеть на дворцовых портретах подобных девиц, да еще и голых! Конечно, в родной Италии тоже есть эта греховная радость, и даже сам Рафаэль рисовал римских куртизанок. Но ведь они были вполне пристойно одеты. Художник вздохнул: ему-то что теперь делать?! Отказать королю или все-таки нарисовать этих размалеванных куриц? А может, коли монарх желает обнаженную натуру, написать ему к Рождеству что-то вроде античной аллегории? Все попристойней…
На Рождество 1518 года в Фонтенбло кружила метель. Наутро снег стаял, оставив холод и грязь. Королевский двор впал в уныние. Придворные жались по углам — поближе к жаровням. И только жизнерадостный, шумный король Франциск I искрился весельем. Он был молод и неутомим, обожал яркие наряды и драгоценности, но больше всего ценил три удовольствия — вино, женщин и рыцарские турниры. А еще король обожал живопись. Вот и сегодня он увидит новую картину итальянского художника Андреа… как бишь его… дель Сарто. По-итальянски это звучит смешно: Андреа Портняжка. Говорят, отец у него был простым портным. Вот с кем вынужден общаться!
Что поделаешь, настоящие картины создают пока только итальянцы. Приходится выписывать их ко двору. В особняке Кло-Люсе при замке Амьена с января 1516 года живет сам Леонардо да Винчи. Он, конечно, — гений, но уже стар и потому работает медленно. Еле-еле написал «Иоанна Крестителя» — святого, которого особо почитают при французском дворе. Конечно, картина — великая, но одна-единственная. А для обустройства замков короля по всей стране, которое затеял Франциск, необходимо множество — и картин, и фресок, и гобеленов. Этот же Андреа дель Сарто работает быстро. За полгода написал уже несколько отличнейших картин. Вот только норовом оказался странен: все его тянет на библейские или мифологические сюжеты. Вот к Рождеству он нарисовал какую-то аллегорию. Но может, на ней и Лизон нашлось место?..
Полотно, туго натянутое на подрамник, выставили в центр Золотого зала. Зал еще не был окончательно отделан, так что пока считался «рабочим», а не парадным. Придворные вошли гурьбой, но остановились на почтительном расстоянии. Только мальчики-пажи приблизились, освещая новое творение. Но и они стояли опустив головы: смотреть на новые картины первому — привилегия короля.
Франциск подскочил к холсту вплотную, словно хотел понюхать или опробовать на ощупь. Придворные затихли, ожидая вердикта. Король на миг замер, потом резко развернулся и выдохнул: «Это же не Лизон!»
Художник вышел из тени залы в круг света. В свои тридцать с небольшим он был, пожалуй, красив, только черты лица — мягкие, как у женщины. Сейчас он особенно робел, вертел в руках дорогую беличью кисть и норовил сломать ее. Прожив при французском дворе уже полгода, он все еще плохо понимал язык и, главное, никак не мог привыкнуть к перепадам королевского настроения. Вот и сейчас не мог понять: нравится картина монарху или нет.
Франциск ткнул в холст: «Я спрашиваю: кто это?»
«„Аллегория Любви“, Ваше Величество!» — промямлил Андреа и судорожно сжал кисть. Раздался сухой треск. Франциск подскочил и рявкнул: «Огня!»