Великие женщины мировой истории. 100 сюжетов о трагедиях и триумфах прекрасной половины человечества
Шрифт:
Читать решили на квартире у актрисы Любови Косицкой. Собрались только друзья да актеры из Малого театра, которым драматург хотел поручить роли. И все равно места не хватило, хотя квартира у Косицкой – большая, прекрасно обставленная. Недаром Люба замужем за актером Никулиным – сыном князя Якова Грузинского. Сын хоть и внебрачный, но отцом весьма обеспечиваемый. Правда, сейчас Косицкая живет одна. Говорят, Никулин не перенес славы жены и отправился завоевывать провинцию. Но даже в отсутствие сына свекор-князь помогает Любе. Ей 32 – возраст зрелый, но на сцене она до сих пор – молодая героиня, высокая, статная. А уж как поет русские песни – с ума сводит!
Шутя и переглядываясь, господа артисты наконец-то расселись. Островский, на счастье погладив рукопись, начал читать. Люба на правах хозяйки присела вплотную
Любовь Павловна Никулина-Косицкая
«…я люблю вас больше всего на свете, больше самого себя!» – прочел Островский реплику Бориса и взглянул на Косицкую странно потемневшими глазами. Ах, зачем он сделал это? Теперь театр будет сплетничать, что, мол, Косицкая готова «возлюбить» драматурга за хорошую роль. Но к чему ей роль? Она и так занята плотно – ведь больше десяти лет на московской сцене. Она даже в первой поставленной в театре комедии Островского «Не в свои сани не садись» играла главную женскую роль. Да что роль! Это она, Косицкая, саму пьесу никому тогда еще не известного автора выбрала на свой бенефис 14 января 1853 года. Успех был потрясающий! И Люба всегда гордилась, что они с Островским – друзья. И вдруг – роман?..
А почему нет? Люба вспомнила, как Островский еще в начале 50-х приезжал в Павловский Посад, где в небольшом театре играла сама Люба и ее муж Иван Никулин. Труппу держал отец Ивана, и потому вечерами для артистов выставлялось обильное угощение. Все было по-домашнему просто. Сам князь декламировал стихи, Люба пела раздольные русские песни, а молодой литератор Островский читал свои еще не поставленные пьесы. Как он смотрел на нее тогда – страстно и сумеречно! Но она была замужем, да и Островский жил с гражданской женой.
А потом случился тот печальный день 21 февраля 1852 года, когда хоронили Гоголя. Скорбная толпа медленно брела пешком к Данилову монастырю. Было холодно, промозгло. Островский шел без шапки, резкий ветер трепал его светлые волосы. Косицкая ехала в наемных санях и вдруг почувствовала: Островскому плохо. «Александр Николаевич! – крикнула она сквозь ветер. – Садитесь ко мне!» И едва сдержала его, тяжело осевшего в ее руках. Оказалось, Островскому действительно плохо, и тогда Люба стала растирать его похолодевшие руки и, чтобы хоть как-то отвлечь, говорить что-то о прекрасном колокольном звоне Данилова монастыря и о звонах Нижнего Новгорода, которые она так любила слушать в детстве. А тут и вправду колокола зазвонили, Островский пришел в себя и стал как-то особенно благодарить Любу. И у нее сердце запрыгало. Но разве можно в день похорон думать о живом? Забыть поскорее надо.
Спустя несколько лет Люба узнала, что Островский отправился собирать материалы для новой пьесы. Вернувшись, он неожиданно пригласил Любу отобедать. Повел в какой-то приличный ресторан. От волнения она не заметила в какой. Ведь Александр Николаевич начал рассказывать, как ездил на Волгу. В ее родные места! Вот у Любы сердце и захолонуло.
Ну зачем она рассказала про себя Островскому? Нет, не то чтобы она стеснялась своего происхождения, но и хвастаться нечем. Ведь Александр Николаевич из образованной и богатой семьи: предки – священнослужители, батюшка – почтенный судейский чиновник. Люба же была дочерью безграмотного крепостного крестьянина Косицкого из деревни под Нижним Новгородом. Отец пил. Мать нещадно колотила Любу и ее многочисленных сестер и братьев. Если что и было хорошего в детстве – так это вырваться из дому, убежать на крутой берег Волги. Красота такая – аж дух замирает и петь хочется! Вот откуда у Любы сильный грудной голос – волжские ветры одолжили. Но петь приходилось тайком: услышит мать – выдерет. Не смей, песни – богохульство! И снова убежишь на крутой берег, выплачешься и подумаешь: улететь бы куда – в другой мир, где все сыты, одеты и счастливы.
«Отчего люди не летают?» – начал читать Островский огромный монолог Катерины. «А ведь иногда
летают!» – подумала Люба. Удрала же она 14-летней девчонкой в Нижний Новгород. Случается иногда попутный ветер. Хозяйка, у которой она жила в прислугах, услышав Любины песни, решила взять девчонку в воспитанницы. Как-то повела в театр. Вот Люба страха натерпелась! Говорили ведь добрые люди: театр – грех. Люба даже взяла с собой иконку Божьей Матери. Да только через минуту после поднятия занавеса все забыла. Весь мир пропал – одна сцена осталась. После спектакля кинулась Люба в деревню – умолять родителей, чтоб позволили ей поступить на сцену. Отец руками замахал. А мать… прокляла дочку.Но Люба строптива и упряма оказалась – умолила свою городскую благодетельницу показать ее нижегородскому антрепренеру. И в апреле 1844 года актриса Любовь Косицкая уже вышла на сцену.
Потом был театр в Ярославле. И там успех. Купцы буквально осадили, предлагая за жизнь с ними большущие деньги. Один даже стрелял в нее, узнав, что она за актера Степанова замуж собралась. Счастье, что промахнулся. Пришлось быстро вещи собрать да в Москву с женихом податься. А в Москве-то женишок и сбежал. Маменька его не разрешила жениться на бесприданнице Любе. Да бог с ним! Зато Люба попала к самому всесильному директору московских театров – композитору Верстовскому. Перед визитом купила на Кузнецком Мосту платье дорогущее – до того желтое, аж в глазах рябит. Зато видное, запоминающееся. В нем и явилась к композитору. Тот дома за роялем сидел. Поднял голову и чуть не захохотал – что за чучело желтое явилось? «Вы кто?» – только и спросил. Люба совсем растерялась: «Мы – Люба… Нижегородской губернии…» Тут уж Верстовский не выдержал и захохотал.
И все же не выгнал! Согласился послушать пение. Ну а уж услышав, перестал смеяться, заговорил уважительно, велел приходить в театральное училище, да еще и крестницей своей там назвал. А в конце 1840-х годов выпустил Любовь Косицкую на дебют в Малом театре.
Вышла Люба на сцену в трагической роли Параши в драме «Параша-сибирячка». Начала монолог, где героиня рассказывает, как трудно ей было дойти из сибирской деревни до самой столицы, и задрожала всем телом. А ведь это она о себе рассказывает – о своей трудной дороге в актерскую жизнь.
С тех пор москвичи и повалили «на Косицкую». Особо часто приходил один всем известный красавец, запросто гулявший за кулисами. Актрисы шептались: «Повезло новенькой! Сам господин Салов вниманием балует!» Салов действительно денег не жалел – подарки и подношения хлынули на Любу рекой. Потом пошли приглашения в летние рестораны и катание по Москве-реке. В Купеческом клубе даже об заклад бились: скоро ли эта недотрога станет саловской содержанкой? Косицкая, услышав такое, вскипела – никогда!
И тогда Салов предложил обвенчаться. С одним только условием – венчание должно остаться тайной. Люба согласилась. Ведь все законно – подвенечное платье, батюшка, свидетели, запись в церковной книге. Правда, по театру поползли какие-то странные слухи. «Мы должны рассказать правду!» – заявила Люба. И тогда Салов исчез.
Люба ждала месяц, другой. Пока не поняла в отчаянии, что беременна. Узнала адрес имения пропавшего мужа и понеслась в Саратовскую губернию. Там ее встретил родитель Салова. И что обнаружилось? Брак был обманом! И свидетели фиктивны, и священник подкуплен. А у Салова уж много лет как жена с ребятишками. А кто ж она, Люба, с будущим сыночком? Без вины виноватые…
Уж как Люба в Москву воротилась, и не помнит. В театре взяла отпуск, нашла повитуху. Та посоветовала отдать родившегося мальчика на воспитание добрым людям. А мальчик-то у них и умер… Неделю Люба пролежала в горячке. Все думала: небось в предсмертном крике звал ее сыночек. Да не дозвался! Брошенные ведь никому не нужны…
В театр Косицкая вернулась темнее ночи. Но ведь жизнь идет, идут и спектакли. Летом 1851 года князь Яков Грузинский пригласил «восхитительную Косицкую» в свой театр в Павловском Посаде. Князь славился как известный театрал, да и сын его, хоть и незаконный, но любимый – Иван Никулин мнил себя трагиком. Вот и играла Косицкая с Иваном чуть не каждый день, а после князь устраивал дружеские угощения с танцами и всегда просил: «Любовь наша, спойте!» И Косицкая пела низким волнующим голосом, глядя прямо в глаза Ивана. Так что к концу лета никто не удивился, что Никулин сделал ей предложение.