Великие женщины мировой истории. 100 сюжетов о трагедиях и триумфах прекрасной половины человечества

Москвичи прозвали Брокара «духовитым Генрихом», а его жену – «душистой Шарлоттой». А в 1873 году посетила Москву великая княгиня Мария Александровна. В Кремле устроили прием. Через знатных подруг Шарлотта и для мужа добилась приглашения. И он, галантно улыбаясь, преподнес юной княгине букет из роз, ландышей, фиалок, нарциссов. Княгиня взяла букет и ахнула – цветы-то были из воска, а аромат из нежнейших духов. При этом роза пахла розой, а ландыш – ландышем. Княгиня пришла в восхищение: «Вы истинный волшебник! Такого чуда и в Европе нет!» Брокар только склонил голову: «В Европе нет, а в Москве есть!» Вскоре его «скромность» увенчалась званием поставщика Императорского двора.

…Брокар встает в 6 утра и целыми днями колдует в лаборатории. Шарлотта управляется с домом, воспитывает дочку Женю и сыновей Александра и Эмилия. Хватает у нее сил и на открытие магазинов в Москве и Петербурге. Брокару ведь не до организационных дел: он разрабатывает новую рецептуру. Как-то вернулся домой пораньше, хитро прищурясь, протянул Шарлотте флакончик: «Всю жизнь я хотел создать аромат радости. Чтобы, понюхав его, человек воспрянул духом, подумал: жизнь прекрасна. И вот – одеколон «Цветочный». Прошу любить и жаловать!»

И вправду, началась шальная любовь: одеколон сметали с прилавков. В год продавали по миллиону флаконов. В 1883 году на Всероссийской промышленно-художественной выставке «Цветочный» взял Большую золотую медаль. Неугомонная Шарлотта предложила неслыханное – пустить в выставочном фонтане вместо воды «золотой одеколон». Народ как с ума посходил. Дамы совали в фонтан платочки, перчатки, шали. Мужчины кидали в одеколон пиджаки и визитки. Фонтан не выдержал, и «аромат радости» выплеснулся. Радость оказалась безбрежной!..

Но Шарлотта снова в раздумье. Отчего покупатели предпочитают русским духам французские? Пора убедить всех: духи «от Брокара» лучше, чем любой парижский парфюм. Шарлотта придумала хитрый ход – купила ящик французских духов и перелила их в брокаровские флаконы, а свои духи разлила по парижским пузырькам. «Парижские» духи нарасхват пошли, да еще и с восхищением: сколь приятно пахнут! Через неделю Шарлотта в газете раскрыла свой преднамеренный обман – духи-то в «парижских» упаковках русскими оказались. И ничуть не хуже французских!

Объем продаж взлетел фантастически. И на собственную серебряную свадьбу Шарлотта пожаловала с бухгалтерской книгой, где четко было написано: прибыль подходит к миллиону! Генрих тоже преподнес жене подарочек – новый граненый флакончик. Шарлотта приподняла крышечку и ахнула. Сирень! Та самая, чей запах когда-то их познакомил. Но теперь это был не просто запах сирени, а изысканные духи. «Хочу назвать в твою честь «Душистая Шарлотта», – тихо проговорил Генрих. Шарлотта вздохнула: «Не стоит! Назови просто «Персидская сирень».

В 1889 году «Персидская сирень» получила высшую награду – Гран-при в Париже. Немыслимо – русские духи стали самыми продаваемыми в столице мировой парфюмерии. А в 1900 году на Всемирной выставке в Париже Гранпри взял весь набор «парфюма от Брокара». Это был мировой триумф! Но в конце года у Брокара открылась болезнь печени. По настоянию врачей он поехал на воды в Канн, но 3 декабря его не стало. «Империя Брокара» перешла в руки Шарлотты. Вместе с сыновьями она довела годовой оборот до 8,5 миллиона, привлекая к работе в «Товариществе Брокар и К0» самых талантливых парфюмеров. Например, Августа Мишеля, который в 1913 году к 300-летию царствования дома Романовых создал духи, от которых императрица Александра Федоровна пришла в восторг. Духи так и назвали – «Любимый букет императрицы». Весь XX век они были нарасхват. Знаем их и мы. Просто после революции они стали именоваться «Красной Москвой», и уже как красно-пролетарские духи еще много приносили стране звание лучших духов мира. Только о «Любимом букете императрицы» пришлось забыть. Правда, Шарлотта Андреевна до этого не дожила. Незадолго до революции она ушла из жизни, передав дело сыновьям. Но и им после 1917 года пришлось уехать из России. А национализированная фабрика Брокара стала всем известной «Новой зарей».

Жизнь, вложенная в коллекцию

Всем известно, что Третьяковскую галерею создал московский купец Павел Третьяков. И мало кто знает, что рядом с ним всегда была самая верная соратница – его жена Вера Николаевна (1844–1899), роль которой в создании знаменитого музея трудно переоценить.

Вера и Зина Мамонтовы возвращались с очередного выступления. Концерты, аплодисменты – это так замечательно! Три года назад, в 1860 году, когда Зине исполнилось 17, а Вере – 16 лет, сестры стали выступать перед публикой. И до того вся Москва знала, что семейство купцов Мамонтовых не чуждо «наукам красоты», но фортепианный дуэт юных виртуозок, играющих в четыре руки, привел придирчивую публику в восторг. Как всегда, после концерта Зина ахала: «Каков шикарный военный из первого ряда!» Но Веру заинтересовал другой: «Ты не разглядела, кто стоял у колонны в вестибюле?»

^{И. Крамской. Портрет Веры Николаевны Третьяковой}

Сестра всплеснула руками: «Ох, тихоня-скромница, а говоришь, плохо видишь! У колонны-то Павел Михайлович Третьяков стоял – купец первой гильдии из Замоскворечья. Ему лет тридцать. Торгует льняным полотном. Текстильную фабрику строит. А деньги тратит на коллекцию картин. И собирает только русскую живопись. Вот недотепа! Все же знают, что никакой русской живописи нет, настоящие художники в Париже живут».

Странный человек этот Павел Третьяков! Два года бродит за Верочкой, как привязанный. И ведь ни разу не подошел, только смотрит издали. Ну как быть с таким кавалером?! Хорошо, сестра Зина бойка – взяла да и послала Третьякову приглашение на музыкальный вечер. Павел к Мамонтовым пришел, но забился в угол за штору. Однако после первого же выступления Веры не удержался, сказал приятелю: «Какая чудесная пианистка!» Приятель не растерялся и подтащил Павла прямо к инструменту. Верочка подняла глаза и, наконец, рассмотрела своего восторженного обожателя вблизи. Тот ничуть не походил на купеческих сынков – тонкое нервное лицо, высокий лоб, ясная улыбка. Да он оказался красив, этот недотепа!

Теперь Третьяков стал приходить с визитами к Мамонтовым каждый день, но объясниться все не решался. И лишь спустя полгода, оставшись, наконец, наедине с Верой, осмелился начать разговор. Вера ахнула: сейчас объяснится в любви! Но влюбленный недотепа проговорил: «Желаете ли вы жить с моею маменькой, или вам было бы приятнее, чтоб мы жили с вами одни?»

Оказалось, в свои 33 года Павел все еще живет с родительницей и во всем с ней советуется. Но Верочка-то желала жить с Павлушей, а жить с маменькой отказалась наотрез. Пришлось той съехать из дома сына, чего она невестке не простила. А Павлуша со дня свадьбы так и ездил к родительнице каждое утро – поздороваться…

Свадьбу сыграли 22 августа 1865 года в усадьбе дяденьки – Ивана Мамонтова, родителей Верочки к тому времени уже не было в живых. А как в дом Третьякова вошли, Павел стал знакомить жену и со своими «родственниками»: «Вот – Перов, вот – Пукирев, вот – Крамской!» Все стены в доме были увешаны картинами русских художников.

Коллекцию свою Павел начал собирать в 1856 году, когда ему было 24 года. Приобрел две картины – «Стычка с финляндскими контрабандистами» Худякова и «Искушение» Шильдера. С них и началась вся коллекция. Картины стали главными в доме и не утратили своего главенствующего положения, даже когда родились дети. «Теперь особенно надо экономить, – смущенно говорил Павел. – Конечно, ты, Вера, себе наряды покупай, но мне сюртука с пальто лет на шесть хватит!»