Великий Эллипс

Они не могли позволить себе засиживаться тут надолго, нужно было добраться до Ксо-Ксо затемно. Время давно перевалило за полдень, и солнце уже покинуло зенит. Они пустились в путь — и тут же оказались чуть ли не по уши в грязи и навозе. Юбка-брюки Лизелл стала мокрой и хлестала ее по лодыжкам при каждом шаге. Вся одежда пропиталась потом, повсюду кружили тучи мошек, а саквояж казался ей стопудовой гирей. Оба, и Гирайз, и Каслер, не раз вызывались нести саквояж, но она каждый раз неумолимо отклоняла их предложения. Отказывая им, она, однако, чувствовала гордость за то маленькое равноправие, что стоило ей так дорого.

Возможно, ей нужно было бы дождаться Грх'фикси.

Но нет. Она подумала о близнецах Фестинетти, которые где-то далеко впереди. Она подумала о Джиле Лиджилле, Чарном, Заване, Финеске, Гай-Фрине и всех остальных, что идут за ней по пятам. Нет, она не могла ждать.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда они наконец добралось до Ксо-Ксо. Непривлекательное место, сразу же решила Лизелл. Здания — неприглядные и грязные, узкие улицы служили канализационными стоками, повсюду — стаи тощих бездомных собак, кучи отходов, полчища крыс, тошнотворный запах гниющих отбросов, неулыбчивые лица горожан и огромное количество солдат Грейсленда. Щеголеватые фигуры в сером мозолили глаза, слонялись без дела вокруг недавно установленных наблюдательных постов, на которых красовался символ Вечного Огня, разгуливали по улицам с таким видом, словно они тут хозяева. При их появлении ягарцы покорно уступали им дорогу. У Лизелл внутри все кипело, но выражать свое негодование вслух у нее не хватало духу.

Добро пожаловать в Империю, мрачно подумала она.

Окажись она здесь одна, да еще с яркими воспоминаниями о случившемся в Глоше, она бы испугалась. Но сейчас она шла рядом с грейслендским офицером, чья форма, пусть и замаранная грязью, мгновенно вызывала уважение, которое распространялось и на его спутников. Соотечественники Каслера Сторнзофа лихо отдавали ему честь, Лизелл же досталось несколько любезных кивков. Некоторые из серых солдат, как ей показалось, узнавали прославленного главнокомандующего и хотели сказать ему об этом, но грейслендский военный устав строго запрещал подобную фамильярность. Сам Каслер только один раз воспользовался привилегией офицера первому начать разговор — он спросил дорогу к мэрии.

Когда главнокомандующий выяснил дорогу, они — все трое — зашагали по кривым вонючим улочкам погружающегося в сумерки города. С наступлением темноты исчезли мошки, но им на смену пришли москиты. Тонкий надоедливый писк висел в воздухе. Началось кровавое пиршество. Лизелл тщетно махала руками. Ее бизакская одежда неплохо спасала от надоедливых кровососов, а одним из длинных поясов она закрыла нижнюю часть лица, обеспечив тем самым дополнительную защиту. Но кисти рук прикрыть было нечем, и буквально через несколько минут они покрылись красными точками укусов. Неприятно и сильно раздражает, но не повод для беспокойства. Были, конечно, чудаки-исследователи, которые действительно полагали, что маленькие кровопийцы являются переносчиками смертельных заболеваний, но здравый смысл мешал Лизелл верить в подобные глупости.

Полутемная улица привела их к большой и величественной по местным меркам площади, освещенной по периметру фонарями. Здесь стояли самые высокие здания, которые Лизелл видела за все то время, что они блуждали по Ксо-Ксо, — тяжеловесные конструкции из тускло-коричневого местного кирпича, украшенные нелепыми деревянными колоннами.

В этом месте концентрировались все административные центры последовательно сменяющихся колониальных правительств Северного Ягаро. Здесь находилось здание мэрии, тут же располагались архивы, правительственная резиденция, финансовая контора, офисы различных организаций и дома официальных лиц, прибывших с запада, а также чиновников рангом пониже со своими домочадцами, слугами и домашней живностью… Когда-то над этими зданиями развевалось множество самых разных флагов. Сейчас — только грейслендские.

Лизелл почти не замечала архитектурных красот, ее внимание было приковано к временной платформе, установленной в центре площади. У нее перехватило дыхание, и она прошептала:

— О господи, что это?

Риторический вопрос. На платформе возвышалось устройство, по виду похожее на позорный столб: к вертикальным стойкам прибита широкая горизонтальная доска с отверстиями для головы и кистей рук. Сооружение было рассчитано на четырех наказуемых. Все они были ягарцы: мужчины, почти голые, едва прикрытые набедренными повязками. Все четверо — небольшого роста, тощие, кривоногие, с черными волосами, заплетенными в аккуратные косы, увешанные нитками бус. Лица и тела ягарцев покрывали замысловатые татуировки голубого и зеленого цвета, чередующиеся с симметричными шрамами. Но даже весь этот живописный орнамент не мог скрыть синяков, кровавых рубцов и порезов. Запекшаяся кровь притягивала ненасытных насекомых. Тучи их вились над телами ягарцев, впивались в раны. Гудение москитов было слышно даже на другом конце площади. Очевидно, что стоять полусогнутыми, не имея возможности двигаться — мучительно само по себе, но эти четверо страдали еще и от жажды, от перенесенных недавно побоев и ненасытных кровососов. Но лица четырех наказуемых, освещенные светом фонарей, оставались невозмутимыми. Сомневаться не приходилось: это публичное наказание предназначалось для устрашения непокорных горожан.

Это напоминает картины из прошлого, подумала Лизелл.

Мимо как раз проходил грейслендский патруль. Сторнзоф остановил его и, кивнув на платформу, спросил:

— Что это значит?

Командир патруля — курносый сержант — доложил:

— Приучаем к дисциплине непокорных аборигенов, сэр.

— Кто приказал?

— Полковник Эрментроф, сэр.

— Полковник Эрментроф санкционировал именно эту форму наказания?

— Да, сэр.

— И в этом конкретном случае?

— Особенно в этом, сэр.

— Поясните.

— Сэр, эти четверо, они не из города. Такие шрамы и татуировки бывают только у дикарей из Девяти блаженных племен. Они — старейшины племени Аореоталекси. От этих лесных дикарей одни неприятности. Непокорные. Хитрые. Они совершенно нецивилизованные, сэр, совсем не умеют себя вести. Они больше на обезьян похожи, чем на людей, и хорошая порка — единственный язык, который они понимают.

— В чем они провинились? — спросил Каслер.

— Они нагло вели себя, сэр.

— Уточните.

— Они встретили самого полковника Эрментрофа на улице, преградили ему путь и начали жаловаться на своем лающим языке. Якобы ребята из сорок седьмого отряда роют ямы под туалеты на территории их старого кладбища где-то на краю леса. Эти хотели, чтобы нужники перенесли в другое место, а место своего поклонения они хотели очистить с помощью какого-то ритуала. Будто хорошее удобрение не обогатит жалкие останки их предков! Мы, можно сказать, оказали услугу этим обезьянам, а они и представления не имеют, что такое благодарность. Когда этой четверке приказали убраться с дороги, они даже с места не сдвинулись, а такое неповиновение терпеть нельзя.

— Когда наказание закончится?

— Завтра к вечеру.

— Проследите, чтобы в течение всего времени им регулярно давали воду.

— Сэр, в приказе полковника Эрментрофа ничего не сказано…

— Вы поняли мой приказ, сержант?

— Да, главнокомандующий.

— Можете идти.

Сержант отдал Сторнзофу честь, и патруль удалился. Как только стих звук их шагов, Лизелл повернулась к Каслеру и: спросила:

— Разве вы больше ничего не сделаете?

— Я сделал все, что мог, — Каслер не сводил глаз с прикованных к позорному столбу.

— Но почему вы не приказали отпустить этих несчастных?

— У меня нет полномочий отменять приказы полковника Эрментрофа.

— Повесить надо этого вашего полковника Эрментрофа! Нельзя так обращаться с людьми. Это — варварство. Вы же сами это понимаете.

— Я — солдат, и я должен соблюдать субординацию. Мои личные убеждения не имеют значения.

— Как вы можете так говорить? Солдат — не машина. У него есть ум и сердце. Неужели вы можете смотреть на это сквозь пальцы?

— То, на что я лично мог бы решиться, здесь неуместно. Как офицер Империи я признаю, что у войны свои необходимые меры и реалии.