Великий и Могучий

— Слушайте меня, о Верховный Маг, и внимайте мне. Первый из этих, без сомнения, замечательных людей — некий Аркадий Исаакович…

— Неужели Райкин?

— Нет, Гринберг. А второй…

— Абрам Хаймович Зильберцуккер?

— Снова не угадал. Борис Павлович Лебедев.

— Надо же! Действительно, совсем не угадал. Ну, милая моя женщина с невероятной интуицией, кто же из этих двоих, по-твоему, больший моральный урод? Я ставлю на Аркадия Исааковича, хоть он и тёзка великого артиста.

— Почему? Потому что он, говоря политкорректно, семит?

— Ты вот мне скажи, Ниночка, какой из национальностей ближе такое занятие, как «сомнительные махинации»? Неужели чукчам?

— Это всё стереотипы мышления.

— Так они же не на пустом месте возникли.

— Паша, так мы ничего не решим. Нужно поговорить с обоими. С кого начнём? С еврея или с русского?

— С еврея. Им мы и закончим, если я хоть что-то понимаю в евреях.

Глава 25

Аркадий Исаакович охотно согласился на встречу, и через полчаса они втроём уже сидели за столиком того самого кафе, в котором совсем недавно Нина встречалась с Анжеликой. Рабочий день был в разгаре, и кроме парочки ханыг, которым работать не позволяла религия, других посетителей в зале не наблюдалось.

Гринберг, уже довольно пожилой мужчина, седой и изрядно морщинистый, был одет в строгий чёрный костюм с чёрным же галстуком, чисто выбрит и имел самое обычное лицо, каких в этом городе двенадцать на дюжину. Тем не менее, какие-то неуловимые мелочи всё равно выдавали в нём еврея. Хотя, возможно, Павел просто знал, что перед ним еврей, и потому специально их выискивал.

Отдав дань приличиям, что выразилось в недолгом разговоре о погоде и поисках общих родственников и знакомых (общих родственников предсказуемо не обнаружилось, а знакомых, как всегда — хоть отбавляй), Воронцовы перешли к интересующей их теме. По предварительной договорённости супругов разговор вела Нина, Павел же только слушал, так было меньше вероятности, что он проявит своё отношение к евреям. Это могло бы серьёзно помешать откровенному разговору.

— Аркадий Исаакович, это не вы написали три волшебных письма бывшим директорам, прочитав которые, они…

— Я понимаю, Нина Георгиевна, о каких письмах идёт речь. Нет, я их не писал. Мне это было и есть абсолютно незачем. Не собираюсь отрицать, что я отнюдь не отказался бы занять директорское кресло. В первую очередь, разумеется, из-за денег, причём говорю вовсе не об официальной зарплате директора НИИ. Однако есть одна закавыка. Одна, но очень существенная. Меня никогда не назначат директором филиала НИИ русского языка. У вас, Павел Дмитриевич, больше шансов занять эту должность, нежели у меня.

— Это почему же? — поинтересовалась Нина, пнув Павла под столом, чтобы тот продолжал молчать, а то он уже вознамерился вступить в разговор.

— Всё дело в том, Нина Георгиевна, что я еврей, если вы об этом ещё не догадались. А евреям в нашей стране позволяют работать на её благо, но категорически не позволяют ничем руководить. Вот, например, в нашем НИИ директором могут назначить Борю Лебедева, могут прислать совершенно некомпетентного человека из Москвы, могут сделать вообще такое назначение, что все вокруг от удивления пораскрывают рты. Но моя кандидатура не рассматривается и никогда не будет рассматриваться. Ибо факт, что еврей руководит НИИ русского языка, смертельно оскорбит русских патриотов, чтоб они всем нам были здоровы!

— Да что вы такое говорите, Аркадий Исаакович! Куда ни глянь, повсюду евреи руководят! — Нина слегка зазевалась, и Павел охотно вступил в обсуждение одной из своих самых любимых тем.

— Это, Павел Дмитриевич, вы говорите о частных фирмах. Там дела обстоят немного по-другому. У них во главе угла прибыль, и потому руководство доверяют тем, кто лучше всех с этим справится. А на государственных предприятиях совсем иные принципы подбора кадров.

— Аркадий Исаакович, могу вас ответственно заверить, что на нашем заводе бытовой техники директор — самый настоящий еврей.

— Ну, не бывает правил без исключений. Да, иногда еврей настолько компетентнее, что не заметить этого просто невозможно. Но обычно даже в таких ситуациях компетентность успешно удаётся игнорировать.

— Вас послушать, так любой еврей заведомо умнее любого русского, — недовольно буркнул Павел.

— Каждый народ имеет и своих гениев, и своих дураков. Гениев нужно сравнивать с гениями, дураки меня вообще не интересуют, а в общей массе дело действительно обстоит именно так, как вы сказали. Если же попытаться сравнивать гениев, то посмотрите, сколько евреев и сколько русских среди нобелевских лауреатов, и для вас всё станет кристально ясным. Возьмём физику. Какие великие люди! Эйнштейн, Майкельсон, Шредингер, Ландау, Фейнман, Гейзенберг, Нильс Бор…

— Вы уж меня извините, пожалуйста, Аркадий Исаакович, но Шредингер и Гейзенберг не евреи, — не удержалась от вступления в дискуссию и Нина. — Они — немцы, если мне не изменяет память.

— Шредингер — австриец, — поправил её Павел.

— Да? Ну, это неважно, — отмахнулся Гринберг. — Речь и не о физике, и не о гениях. Средний еврей справляется с должностными обязанностями лучше среднего гоя, это же общепризнанно!

— Среднего гея? — переспросил удивлённый Павел. — Эти-то ребята тут при чём?

— Не гея. Гоя. Гой — это не еврей. Например, вы оба — гои.

— Не устаю благодарить за это Господа, — сообщил Павел, на самом деле являющийся убеждённым атеистом.

— По вашему тону я вижу, что вы со мной не согласны. Вы сможете убедительно аргументировать свою позицию, или всё, как всегда, сведётся к тому, что «мне не нравится, и значит, это не так»?

— Попробую аргументировать, с вашего позволения. Вот скажите, Аркадий Исаакович, в СССР евреев притесняли?

— Конечно! Это проявлялось в…

— Например, в том, что им не разрешалось работать на некоторых заводах, верно? Не подскажете, на каких именно?

— На военных. Там, где работать было престижно, и где работа хорошо оплачивалась.

— Ну, вот и чудесно! — обрадовался Павел. — Надеюсь, вы не станете отрицать, что именно военные разработки СССР, и только они, могли успешно соперничать с западными? То есть, соответствующей мировому уровню неизменно оказывалась та продукция, которая производилась без участия евреев, если не считать редчайших исключений. Зато продукция гражданская, а значит, выпускаемая в том числе и евреями, была самым что ни на есть откровенным говном, уж простите меня за выражение. Кому придёт в голову сравнивать, например, советские и американские стиральные машины? А если у нас продавалась импортная обувь, то все не раздумывая бросались занимать очередь, даже не спрашивая, из какой же страны импорт — пусть это будет хоть Польша, хоть даже Вьетнам, всё равно эта обувь намного лучше отечественной! Я и не говорю о восточногерманской, югославской или, если совсем уж повезёт, итальянской обуви! Это были просто изделия с другой планеты. С той, где нет евреев.