Великий магистр

–  Крепитесь, Анна, - украдкой пожал ее руку Алансон.
– Мне, прожившему в Византии уже более пятнадцати лет и прикипевшему к ней душой, тоже кажутся дикими здешние нравы, хотя это и моя родина.

–  Где маленькой девочкой я наблюдала нашествие ваших рыцарей во главе с Годфруа Буйонским в Константинополь, - возразила Анна Комнин.
– Это было именно нашествие саранчи, другого слова не подберешь. Так что мне хорошо знакомы их тупость, необузданность и невежество.

–  Есть все-таки некоторые исключения, - обиженно произнес брат Людовика.
– Хотя бы я.

–  И то потому, что вас чуть-чуть преобразила Византия, - улыбнулась принцесса.

– И перестаньте жать мне руку - на нас смотрят.

–  Пусть смотрят, - упрямо сказал Алансон.
– Вы же знаете, как я люблю вас?

–  И поэтому вы хотите сломать мне кисть?

–  Анна, мне иногда кажется, что вы родились мраморной статуей и никогда любовь не обожжет вас.

–  А вот и неправда, - возразила принцесса.
– Хотите, я влюблюсь в первого же вошедшего в зал рыцаря?

–  Не хочу!
– хмуро отозвался Алансон.

В это время герольд, одетый в цвета своего графа, стукнул жезлом об пол и громко выкрикнул:

–  Виконт Гуго де Пейн! Барон Бизоль де Сент-Омер! Роже де Мондидье!..

Рыцари, войдя в зал, огляделись. Граф Шампанский поднялся и направился к ним. Он обнял Гуго и Бизоля и повел новых гостей к своему столу.

–  Так вот он какой...
– прошептала Анна Комнин, с любопытством всматриваясь в лицо де Пейна, которого усадили неподалеку от нее. Алансон проследил за ее взглядом и недовольно фыркнул.

–  Но как Руши мог узнать об их скором приезде?
– спросила принцесса. Я не верю в магию.

–  У всех всюду шпионы, - пробормотал Алансон.
– Ничего удивительного.

Пир, между тем, продолжался. Лиру взял трувер Кретьен де Труа, не уступающий в своей славе самому Гильому Аквитанскому. Он вышел на середину зала и, ударив по струнам, запел, а один из музыкантов подыгрывал ему на пошетте:

Я наудачу начну

Последней песни слова.

Бог весть, на воле ль, в плену,

Жива душа иль мертва,

Недужна иль здорова,

Храню любовь иль кляну,

Себе не ставя в вину,

Пою, от страсти сгорая,

Красу Шампанского края!

Я каяться не хочу

И тайну в сердце таю.

Душой и телом служу,

Весь жар и пыл отдаю.

Несу я муку свою

И ношей сей дорожу:

Могу молить госпожу

Всю жизнь, не теряя пыла,

Чтоб боль мою наградила,

Любезная сердцу Мария!

И с этими словами трувер склонился в низком поклоне перед Марией Шампанской, которая одобрительно бросила ему букет гвоздик. Рыцари восторженно загудели.

–  Ну, этот точно победит, - промолвила принцесса Анна.
– С такой-то поддержкой!
– Она вдруг встретилась 'глазами с де Пейном, который уже некоторое время смотрел на нее и не спешил отвести взгляд. Анна отчего-то смутилась и слегка покраснела, почувствовав какое-то волнение в груди. Но и ее взгляд, скользнув в сторону, вернулся к притягивающим, словно прохладные серые магниты, глазам рыцаря. На какое-то мгновение ей показалось, что наступила внезапная тишина: смолкла музыка, шум вокруг, крики гостей и лай собак, - лишь два человека остались в зале. Затем - пиршественное веселье вновь ворвалось в ее сознание. Гуго де Пейн приподнял свой серебряный кубок и поклонился ей.

–  Какой нахал!
– возмутился в полголоса Алансон.
– Как бесцеремонно он вас разглядывал! Хотите, я вызову его на поединок?

–  Поберегите себя, - насмешливо отозвалась принцесса.
– Вам ли, впитавшему в себя изнеженный воздух Византии, идти против молний?

–  Все равно, я этого так не оставлю, - нахмурился Алансон.

–  Конечно, не оставите, - согласилась Анна.
– Всем известно ваше коварство. Только придумайте на сей раз что-нибудь грандиозно зловещее.

–  Прекратите, вы сводите меня с ума.

–  Забавно: сводить можно бородавки, а то, чего нет...
– пошутила принцесса. Ее вишневый взгляд вновь скользнул в сторону де Пейна, и тот, разговаривая в это время с графом Шампанским, слегка улыбнулся ей. Анна внимательно смотрела на него и не могла понять: что с ней происходит?' Почему вдруг ее так заинтересовал этот человек, о существовании которого она два часа назад даже не знала? Отчего мысли ее волнуются, когда она думает о нем? Что это за наваждение?

Она рассерженно отвернулась и решила про себя больше не смотреть в его сторону. А в это время герольды принесли печальное известие и шум в зале мгновенно утих: на Сицилии, в своем поместье, скончался герой освобождения Эдессы и Иерусалима, сподвижник Годфруа Буйонского, славный рыцарь Боэмунд Тарентский. Наступило траурное молчание, во время которого рыцари поднялись со своих мест. Притихли даже собаки, чувствуя общее горе.

–  Я знала его, - прошептала Анна.
– Это был отъявленный мерзавец.

–  Молчите!
– зашипел на нее Алансон.

Спустя некоторое время, шум в зале возобновился, а рыцари стали вспоминать военные подвиги Боэмунда. То тут, то там начал раздаваться смех, поскольку покойный был отчаянным храбрецом и таким же отчаянным шутником. Слава его гремела от Нормандии до Египта, и даже враги уважали его за доблесть, хотя и боялись изощренного коварства. Беспринципности его не было границ: будучи злейшим врагом византийского императора Алексея I Комнина, отца Анны, он не раздумывая принял вассальство и признал его своим сеньором, когда этого потребовали обстоятельства. А потом отрекся, когда обстоятельства повернулись в другую сторону.

–  Что вы скажете о Боэмунде?
– повернулась Анна к Людвигу фон Зегенгейму.
– Вы ведь были в том походе на Иерусалим?

–  Достойнее рыцаря трудно сыскать, - ответил сорокалетний граф.
– В долине Догоргана, когда мы стояли лагерем, на нас неожиданно напали турки Солимана, собравшего свои силы после бегства от стен Никеи. Началась резня. Турки устремились в лагерь, не щадя даже пилигримов, которые шли с нами: ни детей, ни женщин, ни стариков. И лишь благодаря Боэмунду, который сумел сплотить и построить войска, мы смогли дать некоторый отпор и продержаться, пока не подоспели рыцари Годфруа Буйонского.

–  Но я слышал, - произнес сидящий напротив Фульк Анжуйский, - что это он отравил бедного Хороса, князя Эдессы, когда тот усыновил его. Причем через две недели после сего смешного обряда?

–  И это было, - спокойно ответил Зегенгейм.
– В одном человеке могут таиться и вершины, и пропасти. Но без Боэмунда мы бы не одолели сельджуков.

–  Но травить своего отчима, словно крысу!
– вспыхнул Фульк.

Зегенгейм осторожно поставил свой кубок и посмотрел на юного графа.