Великий Новгород в иностранных сочинениях. XV — начало XX века

В деревнях вокруг Новгорода разбросано несколько небольших церквей двенадцатого — четырнадцатого веков. По своему стилю и убранству эти церкви более скромны по сравнению с современными им храмами в районах Киева и Владимира — ведь Новгород был всего лишь купеческой республикой. Однако прямоугольная суровость, преобладание высоты над всеми другими размерами, поверхности массивных стен, пронзенные минимальным количеством окон наименьшего размера, объясняют предназначение этих церквей как аванпостов культуры и цивилизации во враждебном окружении севера и придают им неповторимое очарование и значимость. Наиболее известной из них является церковь Спаса на Нередице, которая была построена в 1198 году и сохранила без реставрации фрески того же времени.

Поэтому я заявил, что обязательно должен съездить в Нередицу, которая находится в пяти верстах от Новгорода. Сани были поданы, но где находится Нередица, мой молодой извозчик не мог сообщить. Нам нашли карту, и с ее помощью мы проделали путь через город, съехали вниз по крутому берегу и оказались на льду большой реки Волхов среди колонии замерзших на отмели колесных пароходов. Холодный колючий, как сталь, воздух погнал лошадь в сильный галоп. Мы скользили по льду, как по треку в Брукленде, согнувшись под накидкой в разные стороны спиной к пурге. Навстречу нам проходили другие, более тяжелые сани, которые тащили с близлежащих деревень трапециевидные волоки с капустой и соломой. В одном месте через реку проходила линия каменных сорокафутовых опор, вызывающих на фоне снежного ландшафта мрачные и пугающие ассоциации. Оказалось, что это новый железнодорожный мост, — хотя ни железной дороги, ни моста еще не было. На дальнем берегу, на фоне леса на горизонте вырисовывалась группа куполов монастыря, где, как мне сказал возница, когда-то была резиденция графини Орловой. Показалась и сама возвышающаяся на холме церковь, завершенная огромным луковичным куполом. Возле церкви стояла небольшая колокольня с конусообразной кровлей. Мы стремительно преодолели подъем с реки, пересекли поля и оказались в деревне с избами, увешанными рыболовными сетями и сетками для ловли раков. В деревне мы нашли церковного смотрителя, старика с седой бородой, который сообщил, что он с другими жителями Нередицы живет, как и англичане, на острове. Внутри церкви леса вели прямо в купол. Если это и мешало получить полную картину архитектурного облика, все же посетитель при этом имел возможность, по крайней мере, осматривать с близкого расстояния этот наиболее знаменитый цикл древних русских фресок настолько полно и удобно, насколько позволял холод. Это оказалось приятной переменой по сравнению с посещением монастырей в Афоне, где я привык, задрав голову, часами исследовать объекты показа. По своему характеру живопись напоминала росписи «популярной» школы, которая применялась в Леванте [21] и Южной Италии до тринадцатого столетия. Было необычно размышлять, что эти фрески и я, рассматривающий их, так сказать, через призму Леванта, находились на расстоянии всего лишь чуть больше сотни миль от Финского залива.

21

Левант — Восточное Средиземноморье. — Прим. перев.

В тот вечер мы с моим гидом пошли на прием, где посмотрели танец крестьянской девушки со своим парнем, послушали выступление флейтиста и приняли участие в идеологической беседе, в ходе которой один профессор с забавной внешностью вызвал всеобщий смех, заявив, что наука не имеет ничего общего с политикой. На следующий день мы запланировали более длительную экскурсию. Когда наступило утро, в сани вместо прежней серой лошади была впряжена темно-коричневая кобыла. Оказалось, что это новое приобретение хозяйки, которая сильно суетилась и, причитая: «Принцесса! Принцесса!», гладила животное по носу, а также давала наставления вознице, на этот раз взрослому мужчине, чтобы он берег лошадь. Хотя действительно кобыла оправдала весь этот ажиотаж вокруг нее. По улицам она шла рысью не хуже, чем прежняя лошадь — галопом, и наши сани постоянно обгоняли другие повозки, заставляя прохожих останавливаться и обращать на нас внимание. Нашей первой остановкой был Антониев монастырь, где шла служба, которую вел очень старый священник в золоченой ризе. Горели свечи, в церкви присутствовало примерно 10 прихожан. Старый священник проковылял за иконостас и вернулся с ключами от более старой церкви, где все еще сохранилось несколько фрагментов неинтересной живописи. Оттуда мы снова отправились в путь и неслись галопом по дороге, которую окружали сугробы, нанесенные порывами полярного ветра, пока не прибыли в деревню Волотово.

Я по-прежнему стремился найти новые церковные росписи, и поэтому первым делом мы решили найти церковного смотрителя. Нам сказали, что он живет в крайней избе деревни. Однако мы направились не в том направлении, и нам пришлось возвращаться назад по широкой улице между двумя рядами деревянных домов, по одну сторону каждого из которых стояла соломенная скирда для защиты от преобладающего ветра. Во всех приусадебных участках стояли высокие столбы со скворечниками наверху. В нужном нам доме были только две женщины. Хотя они и были заняты работой по дому, изумившись неожиданному появлению иностранца, женщины радушно пригласили нас зайти. Мы вошли в дом через деревянные сени и были усажены на кухне-гостиной. В одном углу комнаты у окна горела лампа, освещая группу икон. У плиты, где одна из женщин продолжала печь пирожки с мясом, на крюках висело в ряд несколько тяжелых тулупов. Пока другая женщина искала ключи, я рассмотрел прядильный аппарат, украшенный розочками и приводимый в равномерное движение ногой. Когда все было готово, женщина села в сани, и мы отправились в церковь, узкая дорожка к которой, кладбище в окружении деревьев напомнили мне об Англии. Внутри снова оказались леса, что я воспринял с сожалением, поскольку в отличие от Нередицы здесь по-прежнему проходили службы. Воспользовавшись лесами, я испытал еще большее огорчение, потому что, находясь на самой верхотуре, внутри барабана купола, на высоте семидесяти футов от каменного пола, и дрожа от холода, я вдруг почувствовал, что вся конструкция церкви начала раскачиваться. Я начал быстро спускаться вниз, но не достиг еще и полпути вниз, как послышался вначале какой-то странный и непонятный гул. Вначале он был отдаленным, а затем постепенно начал приближаться и становиться громче, а когда я, наконец, спустился вниз, прямо над головой прогремел оглушающий рев. Я стремглав выбежал наружу и посмотрел вверх. Со свинцового неба устремились вниз четыре аэроплана, окрашенных в темно-зеленый военный цвет, с красной звездой на каждом крыле. Они пронеслись так низко, что я смог разглядеть пилотов. В один миг они уже были далеко, паря над плоской равниной за деревней и снова уходя в небеса. Я повернулся к этой деревенской церкви, построенной 580 лет назад, посмотрел на темные ели, раскачивающиеся на ветру, на ряды крестов, которые были достойны того, чтобы побудить какого-нибудь русского Дориана Грея написать новую элегию. Я снова проследил взглядом за вооруженной мощью Советского Союза, которая постепенно превратилась в четыре пятнышка и исчезла. Старая и новая Россия, меняющаяся и неизменная… Среди молчаливых деревьев снова начал падать снег, увеличивая сугробы среди могил.

В самом городе Новгороде есть несколько церквушек четырнадцатого века, из которых церкви Федора Стратилата и Спаса Преображения вызвали у меня особый интерес. Архитектура этих двух храмов представляет собой удивительное слияние греческих и немецких традиций. При том, что обе церкви являются квадратными в плане и имеют обращенную к востоку византийскую апсиду, их фасады имеют трехлопастное завершение, на котором держатся своды двускатной крыши, как в западных храмах. С другой стороны, от середины крыши на пересечении ее четырех коньков поднимается византийский купол. В интерьере церквей сохранены в неизменном состоянии своды и арки греческого типа.

В церковь Федора Стратилата я получил доступ без проблем и смог изучать ее фрески без каких-либо неудобств. Однако в церкви Спаса Преображения я неожиданно встретил отпор. Убедившись, что дверь не заперта, я открыл ее и уже собирался войти в неф, когда товарищ женского пола с яркокрасным беретом на голове подскочила, как тигрица из своей берлоги, и захлопнула дверь перед моим носом. Через минуту-две я сделал новую попытку. И опять ко мне бросилась эта менада. Однако на этот раз я уже стоял на пороге, и ей ничего не оставалось делать, как стоять передо мной, высыпая поток слов и брюзжа. Я же в это время рассматривал ее луковицеобразное непривлекательное лицо и думал, но не о том, что в России официально разрешен аборт, а о том, что для него может и не появиться повода. Наконец, убедившись, что я сильнее и уже постепенно протискиваюсь вовнутрь, женщина вызвала помощь, и к ней присоединился бородатый Магог, чей дополнительный вес чуть не сломал мне бедро и вынудил меня отступить. К этому времени я уже тоже был в ярости, поскольку хотел увидеть настенную живопись этой церкви больше всех остальных. Вскочив в сани, я помчался в офис Комитета по музеям, чтобы выразить протест. С искренним сожалением там мне сообщили, что данная церковь является единственной в этом районе вне их юрисдикции. Ее реставрация ведется по прямым распоряжениям из Москвы. Поэтому они не в силах мне помочь. Несмотря на их вежливость, прошло еще некоторое время, пока у меня полностью не улеглась тошнота от соприкосновения с таким ужасным видом человеческой породы.

Позднее окольным путем я выяснил, дав обещание не открывать имя информатора, что «реставрационная» работа, которую тогда проводила менада со своим товарищем, состояла в том, чтобы сдирать золото с иконостаса или алтарной ширмы. Поэтому они и не хотели впускать иностранца. Насколько оправдано было это нежелание, выяснилось через полгода. Если планируется отреставрировать и сохранить церковь в основном из-за ее фресок, то действительно будет наиболее целесообразно разобрать ее иконостас. В том случае дело обстояло именно так, поскольку православный алтарь-ширма, будучи очень высоким, обязательно препятствует обзору многих наиболее важных композиций православной иконографии. Однако случилось так, что в порядке рассказа о моем путешествии, а не по каким-либо другим причинам я поделился впечатлениями об этом приключении и его причинах со многими соотечественниками. Поэтому представьте мое удивление, когда следующей осенью я встретил на охоте приятеля, только что вернувшегося с дипломатической службы в Каире. Он мне сказал, что последнее, что он слышал обо мне, был мой «отчет о все продолжающемся осквернении церквей в Новгородском регионе». Тогда я и понял, какие инструкции получила та менада и почему любого иностранца независимого толка, находящегося в России, рассматривают в качестве потенциального агента капиталистической пропаганды.

Счет за проживание нас двоих в Митрополичьих покоях составил за двое суток 225 рублей. Из этой суммы питание стоило 80 рублей, лошади — семьдесят и «организация обслуживания» — двадцать пять. Мы только что отказались от уплаты последнего пункта расходов, а хозяйка в знак примирения открыла нам консервированную осетрину, когда прибежал мужчина и сообщил, что наш поезд отходит через двадцать минут, на час раньше, чем он думал. Нас ожидало двое саней. С Принцессой в упряжи мы снова понеслись галопом по темным улицам. Следом неслась серая лошадь с нашим багажом в санях, а прохожие при виде этой кавалькады бросались врассыпную, как будто наступил Апокалипсис. Когда поезд, оставляя за собой клубы дыма, отходил от станции, мне подумалось, как и думается сейчас, что из всех мест в России, которые я всегда буду хотеть увидеть еще раз, главным является Великий Новгород.

Печатается по: Byron R. First Russia then Tibet. Edinburgh, 1933. P. 90–100. Перевод Е.Н. Козлова.

1950

Мэри Ноэль Келли — жена посла Великобритании в СССР в 1949–1953 годах Дэвида Виктора Келли. В 1950 году, получив разрешение Министерства иностранных дел, посетила Астрахань, Киев, Одессу, Ленинград и Новгород. Свои впечатления от поездки она описала в книге «Mirror to Russia», изданной в Лондоне в 1952 году. Новгороду в ней посвящена отдельная глава. Она интересна прежде всего тем, что является первым после почти двадцатилетнего перерыва иностранным описанием Новгорода.

Передо мной стояла очень высокая лестница, вертикально уходящая ввысь под слабо освещенный купол храма. Ее отдельные перекладины отсутствовали, но это был единственный путь наверх.

Сама церковь, как внутри, так и снаружи, вся была в лесах. Набравшись храбрости и держась обеими руками за перекладины, я начала свое восхождение, стараясь поближе подобраться к старцам кисти Феофана Грека. Репродукции этих фресок занимают видное место в каждом пособии по древнерусскому искусству. Фрески кисти Феофана Грека, насколько нам известно, достаточно редки, а его иконы можно пересчитать по пальцам одной руки.

Когда я все-таки, несмотря на головокружение, достигла верха этого ужасного деревянного монстра, готовая к встрече с фресками, меня внезапно охватило благоговение: я увидела этих грозных старцев. Ной, Мельхиседек, Макарий Египетский и Святой Акарий [22] , сходные по высоте и размеру. Они смотрели на меня окаменевшим взглядом со стен, оттуда, где их оставил Феофан Грек шесть веков назад. Некоторые возвышаются на своих столпах с белыми бородами, струящимися подобно рекам, — безжалостные бескомпромиссные судьи. Художник, вероятно, имел в себе нечто от святого, иначе как бы он мог выразить дух аскетизма, не прочувствовав его сам. Он нарисовал старцев энергичными размашистыми и быстрыми мазками, используя оттенки терракоты, охру и «движки» белильных мазков, выделяя морщины вокруг круглых глаз, рта и носа, акцентируя складки драпировок, бороды и волос и высветляя их. Это так называемый метод «оживок». Гений Феофана Грека состоит в смелой энергичной и одновременно легкой манере письма. Фон его фресок строг и благороден, выдержан в серебре, а также в фиолетовых и синих тонах. Одежды святых — бледно-желтых и серых тонов.

22

Правильно: Акакий. — Прим. перев.