Великий перелом
Шрифт:
Конечно, в те времена янки (Дэниелс вспомнил, как он злился, когда французы принимали его за янки) и боши обменивались куревом и пайками. Он обменялся пайком только раз. Просто чудо, что немцы так чертовски хорошо воевали, питаясь такими отбросами.
Он не мог представить, что увидит здесь что-то подобное. Ящеры не курили, а их еда была еще хуже, чем у бошей. Но оглядевшись, он обнаружил, что некоторые из его парней чем-то меняются с ящерами. Что ж такого могло у них быть интересного для ящеров?
Чуук тоже наблюдал за окружающим, хотя голова его была почти неподвижной, а поворачивались только глаза. Остолоп подумал,
— Вы, лейтенант Дэниелс, не имеете с собой каких-либо плодов или пирожных с тем, что вы, Большие Уроды, называете «имбирь»?
В голове Остолопа словно вспыхнул свет. Он слышал, что ящеры чертовски падки на это зелье.
— Боюсь, что нет, лидер малой боевой группы. — Вот ведь не повезло. Подумать только, какие интересные штуки могли дать ящеры в обмен! — Но, похоже, у кого-то из моих парней есть.
Теперь он понял, почему кое-кто из ребят носил с собой продукты с имбирем. Выходит, они скрытно торговали с ящерами. В любое другое время это привело бы его в ярость. Но если смотришь на торговлю после заключения перемирия, разве рассердишься?
— Йес-с. Истинно, — сказал Чуук.
Нетерпеливо подпрыгивая на каждом шагу, он поспешил прочь своей смешной походкой, чтобы посмотреть, что у американцев есть на продажу. Остолоп улыбнулся ему вслед.
По голубому небу лениво ползли пухлые облака. Солнце стояло высоко и давало приятное тепло, а то и жару. Это был прекрасный день для прогулок рука об руку с девушкой, в которую вы — влюблены? Дэвид Гольдфарб не употреблял этого слова в разговоре с Наоми Каплан, но все чаще повторял его мысленно в эти последние несколько дней.
С другой стороны, мысли Наоми, казалось, фокусировались на политике и войне, а не любви.
— Ведь ты же в королевских ВВС, — с негодованием сказала она. — Как ты можешь не знать, достигнуто у нас перемирие с ящерами или нет?
Он рассмеялся.
— Как я могу не знать? Нет ничего проще: мне об этом не говорят. Чтобы делать свою работу, мне не нужно знать про перемирие — вот достаточная причина не сообщать мне этого. Все, что я знаю: я не слышал шума ни одного самолета ящеров — и не слышал ни об одном самолете ящеров над Англией — после начала их перемирия с янки, русскими и нацистами.
— Это и есть перемирие, — настаивала Наоми. — Это и должно быть перемирием. Гольдфарб пожал плечами:
— Может быть, да, а может быть, и нет. Согласен, я не знаю и ни об одном нашем самолете, который бы направлялся бомбить континент, но в последнее время мы и так нечасто это делали — чудовищно возросли потери. Может быть, у нас что-то вроде неформальной договоренности: ты не трогаешь меня — я не трогаю тебя, но мы не все переносим на бумагу из опасения раскрыть, что мы делаем — или, наоборот, не делаем.
Наоми нахмурилась.
— Это неправильно. Это недостойно. Это непорядочно.
В этот момент ее высказывание выглядело поистине немецким. Гольдфарб прикусил язык, чтобы не сказать об этом вслух.
— Соглашения ящеров с другими нациями заключены официально и накладывают на участников определенные обязательства. Почему этого не сделано в отношении нас?
— Я же сказал, что наверняка не знаю, — сказал Гольдфарб. — Хочешь услышать мои предположения? — Когда она кивнула, он продолжил: — Американцы, русские и нацисты — все они использовали
супербомбы такого же типа, какими располагают ящеры. Мы подобных не создали. Может быть, в их глазах мы не заслуживаем перемирия, потому что у нас бомб нет. Но когда они попытались завоевать нас, они узнали, что нас нелегко победить. И поэтому они оставили нас в покое, не объявляя об этом.— Полагаю, возможно, — отметила Наоми после серьезных размышлений. — Но все равно это непорядочно.
— Может быть, — сказал он. — Неважно, что это такое, но я рад, что сирены воздушной тревоги не орут ежедневно или дважды в день, а то и каждый час.
Он ожидал, что Наоми скажет: такая нерегулярность налетов тоже означает беспорядок. Но вместо этого она показала на малиновку с ярко-красной грудкой, преследовавшую стрекозу.
— Вот это единственный вид летательного аппарата, который я хотела бы видеть в небе.
— Хм-м, — произнес Гольдфарб. — Мне больше по душе приятный полет самолета «Метеор», но я был бы несправедлив, если бы не признал твоей правоты.
Некоторое время они шли молча, довольные обществом друг друга. На обочине дороги с цветка на цветок с жужжанием перелетала пчела. Гольдфарб обратил внимание на этот звук и на незасеянное поле: вблизи от Дувра их было несколько.
Наоми — очевидно, между прочим и не имея в виду ничего конкретно — заметила:
— Моим отцу и матери ты нравишься, Дэвид.
— Я рад, — ответил он, и вполне правдиво. Если бы Исааку и Леа Капланам он не понравился, то не гулял бы сейчас с их дочерью. — Мне они тоже нравятся.
Это тоже была правда: они нравились ему так, как молодому человеку могут нравиться родители девушки, за которой он ухаживает.
— Они считают тебя серьезным, — продолжила Наоми.
— В самом деле? — спросил Гольдфарб, чуть насторожившись.
Если под серьезностью они разумели: он не будет стараться соблазнить их дочь, — значит, они не знали его так хорошо, как им казалось. Он это уже пробовал. Впрочем, может быть, они знали Наоми, потому что у него ничего не вышло. И тем не менее он не ушел разозленный из-за того, что она отказалась спать с ним. Поэтому он и считается серьезным? Может, и так. Он решил, что должен что-нибудь сказать.
— Я думаю, это хорошо, что их не беспокоит, откуда я — или, я бы сказал, откуда мои отец и мать.
— Они считают тебя английским евреем, — ответила Наоми. — И я тоже.
— Наверное, так. Я ведь родился здесь.
Сам он никогда не думал о себе как об английском еврее, и не потому, что его родители сбежали из Варшавы из-за погромов еще до Первой мировой войны. Евреи Германии свысока смотрели на своих восточноевропейских соплеменников. Когда Наоми предстанет перед его родителями, станет совершенно ясно, что они совсем не то, чем в ее представлении являются английские евреи. Если… Он задумчиво заговорил:
— Моим отцу и матери ты тоже понравишься. Если я получу отпуск и ты на день отпросишься в пабе, не согласишься ли ты съездить в Лондон и познакомиться с ними?
— Мне бы этого очень хотелось, — ответил она, затем наклонила голову набок и посмотрела на него. — А как ты представишь меня им?
— А как бы ты хотела? — спросил он.
Наоми покачала головой: это не ответ. «Честно», — подумал он. Он прошел еще пару шагов, прежде чем рискнуть задать несколько иной вопрос:
— А что, если я представлю тебя как свою невесту?