Великий понедельник. Роман-искушение

Два этих архитектурных чуда (или чудища – люди по-разному их называли) соединяла крытая колоннада, расчлененная на три портика. В глубокой нише среднего портика стояла белая мраморная статуя женщины со склоненной головой. Статуя была не только поразительно скорбной, но и абсолютно нагой. Одни говорили, что это мать Ирода Великого, другие – его любимая жена Мариаммна, потому что мать свою он вряд ли изобразил бы обнаженной.

В лунном свете колонны выглядели желтыми, при свете дня – розовыми, в сумерках – разноцветными. Таковы были свойства мрамора, который Ирод привез откуда-то издалека специально для колоннады. Капители же всех колонн были коринфскими.

Потолки в портиках поражали своей высотой. Ночью их невозможно было рассмотреть, но чувствовалось, что они выкрашены золотой краской.

Полы в колоннаде были выложены превосходной мозаикой, причем в каждом портике преобладал какой-то один камень. В рисунке левого, который был ближе других к официальному преторию, господствовал агат. В правом, который примыкал к покоям префекта, доминировала ляпис-лазурь. А в центральном портике, где стояла статуя, царило такое многообразие кладки, что даже рисунок невозможно было определить. В лунном свете казалось, что на полу начертаны таинственные письмена, которые постоянно меняются. Казалось, что именно лунный свет то наносит их, то стирает на гигантской доске, натертой каменным воском.

И в каждом портике был свой фонтан. И в каждом – разный. И каждый выводил свою особенную мелодию. Один выпускал тонкую струйку, которая ломалась в воздухе и падала вниз многими мелкими капельками, ударяя о чашу, как мягкие молоточки бьют по струнам цимбала, извлекая из него похожие, но разные звуки. Другой фонтан образовывал над трубкой круглую и широкую водяную тарелку, которая, казалось, совсем не роняла капель, но звенела, как две скрипичные струны, если их одновременно захватить смычком. Третий фонтан…

До третьего фонтана Пилат с Максимом не дошли, остановившись в центральном портике с фонтаном-тарелкой и скорбной белой статуей в глубокой нише.

Пилат задрал голову и стал разглядывать потолочные своды.

Максим задумчиво смотрел на тарелку фонтана и вдруг сказал:

– Под потолком появилось новое гнездо.

– Чье? – быстро спросил Пилат.

– Какое-то странное.

– Ласточкино, наверное. У них уже тут два гнезда. И я категорически запретил их трогать.

– Нет, это гнездо не ласточки. По виду похоже на голубиное. По кладки в нем нет. И голубей возле него не видели.

– И это гнездо не трогать. Раз кто-то соорудил его, значит, скоро объявится хозяин, – сказал Пилат и вдруг озабоченно посмотрел на Максима.

– Ясно, – сказал Максим, глядя на фонтан.

– Я, знаешь, о чем хотел тебя попросить, – начал Пилат. – Скоро приедет Клавдия…

– Мы ждем госпожу двенадцатого нисана. Сроки не изменились? – быстро спросил Максим.

– Сегодня десятое? Ну да, стало быть, двенадцатое послезавтра… Ее приездом занимаются, во-первых, ее собственные люди. Во-вторых, я подключил к делу Перикла и Лонгина. И всё же, Максим, мне бы хотелось… Ты ведь знаешь, она ни разу не была в Иерусалиме. Но давно сюда просилась. Ей хотелось побывать на одном из больших праздников. Я ей почти два года отказывал, но в этом году обещал… Короче, она приезжает. – Пилат растерянно замолчал.

А Максим отвернулся от фонтана и укоризненно посмотрел прямо в глаза префекту:

– Приезд уважаемой Клавдии у меня давно на контроле. Служба будет самым внимательным образом следить за передвижением твоей жены, за ее безопасностью, за тем, чтобы в Городе ей было удобно и спокойно. Неужели ты думаешь…

– Я ничего не думаю! – нервно перебил его Пилат. – Я просто хотел тебя попросить… Понимаешь, она очень интересуется Иудеей. Она серьезно изучает ее обычаи, религию. Ты знаешь, она из тех добродетельных женщин, которых сейчас мало осталось в Риме. Она набожна и ко всем богам относится с уважением… Тут нет ничего предосудительного! Она соблюдает приоритеты, и разумеется, гении цезарей и главные отечественные боги стоят у нее на первом месте. Она свято блюдет их культы, празднует всё, что положено праздновать… Тут у меня к ней нет никаких претензий. И если ее вдруг заинтересовал иудейский бог…

Пилат опять замолчал, а взгляд Максима сместился с глаз префекта на его левое ухо, которое он принялся изучать и оценивать.

Пилат отвернулся к нагой статуе в нише и почти сердито спросил:

– Что ты так на меня смотришь?

– Я не могу понять, зачем ты мне рассказываешь о своей жене. Как будто я не знаю эту во всех отношениях замечательную женщину, – после некоторого молчания ответил начальник службы безопасности. – Я также не могу пока понять и твоей просьбы.

– Я прошу, чтобы ты, опираясь на свои опыт и знание людей, подыскал моей Клавдии какую-нибудь достойную компанию, которая, с одной стороны, удовлетворила бы ее интерес, показала ей Город, сводила в Храм… Но, разумеется, не тогда, когда начнется главное кровопролитие! Клавдия ни в коем случае не должна этого видеть, потому что даже я, римлянин и солдат, с трудом переношу эту варварскую бойню, красный от крови Кедрон! – гневно воскликнул Пилат и снова повернулся к Максиму.

А тот, потеряв интерес к уху Пилата, теперь разглядывал его кавалерийские сапоги. И так как Пилат к сказанному ничего не прибавил, Максим позволил себе заметить:

– Я всё продумал, и теперь осталось получить твое утверждение. Мы ожидаем уважаемую Клавдию двенадцатого к полудню. Она отдохнет с дороги, а вечером ей можно будет показать Храм: там будут прекрасные песнопения и сравнительно немного народу. Тринадцатого, когда в Храме начнут резать ягнят, можно будет провести уважаемую Клавдию по Городу, но не подводить слишком близко к Храму. Четырнадцатого же, когда будут совершаться основные жертвоприношения, когда по всему Городу будет стоять рев, а Кедрон, как ты говоришь, покраснеет, я предлагаю вывезти нашу дорогую гостью за Город, лучше всего на Масличную гору. Вид оттуда великолепный, можно устроить полуденную трапезу в тени деревьев – уверен, супруге твоей понравится. В любом случае, в этот день милой Клавдии нечего делать в Иерусалиме.

– Хороший план. А…

– Теперь о сопровождении, – не дал задать вопрос Максим. – По протоколу женой префекта должна заниматься жена первосвященника. Каиафа уже засылал ко мне Натана, и тот дал понять, что Ревекка, жена первосвященника, готова взять на себя эту обязанность, несмотря на предпраздничные приготовления…

– Ой, не хотелось бы, – поморщился Пилат. – Постой! А откуда им известно о приезде Клавдии? Я велел держать это в секрете.

– В Иудее слухи распространяются быстрее звука. Тем более если засекречивать то или иное событие… А разве у твоей жены в Кесарии нет ни одной подружки из местных?

Пилат еще сильнее скривил лицо и решительно сказал:

– Ревекка мне не походит.

– Я так и подумал. И видимо, так же подумал Марцелл, потому что он очень рассчитывает на то, что в главные сопровождающие уважаемая Клавдия изберет его жену, Юнию.

– Жена легата? А разве она знает Иерусалим?

– Насколько может знать Город римлянка.

– Да ну ее. Она болтушка. И слишком молода, чтобы руководить моей женой. И Клавдия меня просила, чтобы ее сопровождала непременно иудейка.

– Тогда две кандидатуры осмелюсь тебе предложить, – сказал Максим. – Либо жену нашего Иосифа, который из Аримафеи, либо жену Никодима.

– Но Никодим – фарисей.

– Во-первых, он фарисей очень умеренный. Во-вторых, он человек правильный во всех смыслах. В-третьих, насколько я знаю дорогую Клавдию, жена Никодима должна ей понравиться: она достаточно молода, обаятельна, не назойлива, прекрасно владеет предметом, который интересует нашу высокую гостю.

– И говорит по-латыни?