Великий раскол

— Испробуй, государь, послать к ней архимандрита, как раньше спосылать изволил, пусть допрос учинит…

— Не время еще для этого! — прервал и его царь, — придет черед, пошлю…

Протопоп, наконец, решился предложить свой план.

— Спосылал бы ты, государь, в Морозовский дом боярина со стрельцами, пусть схватят Аввакумку-то да стариц, а мы им здесь допрос учиним.

Царь задумался.

— Говор великий по Москве пойдет, ослушницу вдову, поди, вся Белокаменная знает! Не хотел-бы я разруху дому ее делать! Подумайте что иное.

Присутствующие молчали.

— Для того и созвал я вас на это малое сидение, что не хотел разглашать о дерзостной вдове всей думе, — продолжал государь и снова наклонился к столу.

— Потайно взять ее самое да представить пред твои царские очи, — робко заметил духовник.

— Потайно! Как-же тебе удастся потайно ее схватить да из дому вызволить?! Неладное толкуешь ты, отче! — не удержался от замечания Алексей Михайлович.

— Возьми, государь, в тоем случае сына ее, Ивана, — предложил Хитрово.

— Почто сие действо? Какая на нем вина — ни ты, ни я не знаем! А невиновного зачем же брать?

— Коли сына возьмешь, так мать сама придет к тебе о нем просить!

— Неладное толкуете вы мне! Что скажешь ты, князь Петр? Тебе она роднее, ближе, ты можешь нам благой совет подать, — окинув его проницательным взглядом, сказал царь.

Урусов поднялся с лавки и, подойдя к столу, медленно произнес:

— Оставь ее на время в покое, государь. Попробуй, авось, одумается, а я тем временем наеду к ней, поговорю с ней не как посланец царский, а как родственник.

— Пожалуй, твоя и правда, — задумчиво прошептал Алексей Михайлович, — пождем!

Снова воцарилось молчание, нарушаемое только потрескиванием восковых свечей.

— Но только месяц, не больше шести недель ждать буду, а потом…

И государь решительно махнул рукою.

— Уйти прикажешь, государь великий? — робко спросил Хитрово.

— Идите с богом, а ты, князь Петр, останься: еще кое-что я передать тебе хочу.

Хитрово и царский духовник удалились.

— Сколь жалко мне, поверишь, князь, сына Морозовой, Ивана! Сын боярина Глеба мог бы быть верным слугою мне и государству, теперь же гибнет он среди глупых бредней этих изуверов! Вот ради него только и соглашаюсь я ждать покорности Морозовой…

Урусов низко поклонился царю.

— Спасибо, государь, за твою милость к ослушнице!

— Все, что я тебе сказал, все передай ей да посоветуй ей прогнать протопопа и всех стариц! Негоже это ей, боярыне Морозовой! А коли постриг свой захочет сохранить, в любой из монастырей поступить вольна!

И царь, сам взволнованный этими словами, отпустил князя.

XIV

На другой день утром Урусов повелел жене, чтобы она шла к сестре и передала ей волю государя.

Хотя Евдокия Прокопьевна сознавала, что государь отпустил для Морозовой срок покаяния только благодаря ходатайству князя Петра, ей показалось обидным, что сестру так не любят во дворце.

— Почто не оставят ее в покое, что злого содеяла она перед великим государем, чем прогневила она его?!

Урусов гневно посмотрел на жену.

— Сказывал я тебе чем. Ты это и сама сознаешь! Аввакум, Мелания да все им присные крутят голову твоей сестре. Пусть отошлет их от себя, и царь все простит ей!

— Святых людей ты, князь, напрасно винишь; они блюдут веру православную, как она идет издревле! Вина их, что они не хотят покориться новшествам Никона.

— Покорятся, княгиня, покорятся, — горячо возразил Урусов, — согнут им выю!

Румянец залил лицо Евдокии Прокопьевны.

— Никогда, князь, никогда этого не будет! В вере своей стойки они, ох, как стойки!

Изумленно взглянул Урусов на жену.

— Ты это откуда знаешь, княгиня, аль сама прельщена ими?

Урусова готова была признаться мужу о своих беседах с Аввакумом, но мысль, что это может повредить сестре и общему делу, остановила ее.

— Поезжай к сестре, — снова сказал Урусов, — старайся уговорить ее, время еще есть.

Княгиня уехала.

Передав Морозовой, что требовал от нее царь, Евдокия не ждала благоприятного ответа.

— Наша вера истинна, — запальчиво вмешался в разговор Аввакум, — и не может царь о ней настоящего понятия иметь, так как Никоновой ересью прельщен.

— Отсюда выходит, — сказала Морозова, — что царь наш неблаговерен: как же мы будем неблаговерному царю повиноваться и руку ему целовать?

— Горе, горе церкви православной, чего только не творят никониане. Ох, собаки, что вам старина-то помешала!

— Помешала, батюшка, помешала! — воскликнули некоторые из стариц, здесь присутствующих.

— Отыдите от нас, еретики, не замайте старых, святых, непорочных книг пречистых, как не беда бы содеяся в земле нашей?.. Всех еретиков от века в ереси собрали в новые книги. Духу лукавому напечатали молиться…

Голос протопопа становился все громче и громче. Глаза горели; фанатик сказывался в каждом его движении, в злобной нетерпимости к чужому учению.

— Не отступимся от православной веры, не служим никонианской ереси! — послышались голоса среди верных.

— Не слушайте, дети, не слушайте, пропадете, аки трава, ежели прельститесь их лестью, не подобает с ними, поганцами, вам верным и говорить много.

Дав немного успокоиться после произведенного им впечатления, Аввакум коротко произнес:

— Нечего много говорить.

И снова окинув всех пытливым взглядом, умело закончил следующими словами:

— Братия и сестры мои, светы! Запечатлеем мы кровию своею нашу православную христианскую веру со Христом Богом нашим, Ему же слава во веки, аминь.

Тяжело вздыхая, стали расходиться присутствующие.

В горнице остались с Аввакумом только две сестры, да старица Мелания.

Аввакум сел на лавку около стола, все три женщины стояли против него.

— Молю вы, о Господь, детки мои духовные, святы и истинны рабы Христовы! Бог есть с нами — и никто же на ны.

Ни Морозова, ни Урусова, ни даже испытанная Мелания не могли освободиться из-под его влияния.

Аввакум повелевал ими, как игрушками; он поработил их волю.