Великий треугольник, или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков

— А он что? — интересуется Фило. — Небось разразился проклятиями?

— Эх, мсье, плохо вы знаете иезуитов! Ноэль отвечал кротко, с велеречивым смирением. Он-де изменил свое мнение о пустоте под влиянием доводов Паскаля, а потому не обидится, если тот по болезни ему не ответит. Не имея охоты к бессмысленным спорам, молодой ученый и впрямь промолчал. А иезуиты только того и дожидались! Они распустили слух, будто он потому не ответил, что признал себя побежденным.

— Но ведь это же низость! — возмущается Фило.

Бес философски пожимает плечами. То ли бывает! По части провокаций святым отцам ни один черт в подметки не годится. А уж о Ноэле и говорить нечего! Подстроив одну гадость, он тотчас приступил к следующей: состряпал несколько путаных сочинений, нафаршированных злобными выпадами против сторонников пустоты. В одном из них — оно называется «Полнота пустоты» и посвящено принцу Конти — преподобный отец совершенно недвусмысленно призывал влиятельного аристократа строго покарать нечестивцев, которые оклеветали природу на основании плохих опытов и ложных выводов.

— Ну, а Паскаль? — пристает Фило. — Как отнесся к этому он?

— Продолжал размышлять об опытах Торричелли, мсье. На сей раз ему захотелось выяснить, что удерживает ртуть в трубке на определенном уровне. Собственно, правильную догадку высказал уже Торричелли: жидкость поднимается лишь до тех пор, пока не уравновесится внешним воздухом. Но догадка догадкой, а доказательство доказательством. И Паскаль приступил к опыту на горе Пюи де Дом. К тому самому опыту, который подтвердил существование атмосферного давления.

Но Фило давлением не интересуется. Ему до смерти любопытно, как повели себя отцы-иезуиты, когда пустота в трубке стала доказанным фактом. Небось продолжали долдонить свое?

— Еще одна ошибка, мсье, — вздыхает бес. — Отрицать существование пустоты после доскональнейших опытов Паскаля не было никакого смысла. И мстительные святоши придумали новую подлость: обвинили его в плагиате. Он, дескать, приписал себе опыты, которые в действительности принадлежат Торричелли. Вот вам типичный образчик иезуитской снисходительной морали.

Филоматики озадачены. Как он сказал? Снисходительная мораль? Это что же такое?

— Хитрая штука, мсье! — отвечает бес. — Требования христианской религии суровы: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не преступи клятвы своей… Заметьте, здесь что ни фраза, то «не», и отцы-иезуиты очень скоро сообразили, что на этом «не» далеко не уедут. Вот они и напридумали множество послабляющих оговорок и хитроумных условий, которые позволяют им оставаться чистыми перед лицом господа, наживаясь, властвуя и живя в свое удовольствие. Это называется у них казуистикой.

— Казуистика… От латинского «казус» — «случай», — сейчас же определяет Фило.

— Совершенно верно, мсье. Так сказать, руководство на случай, применительно к обстоятельствам. К примеру, судья разбирает тяжбу, где обе стороны приводят одинаково достоверные доказательства своей правоты. Как ему поступить? Не знаете? А казуистика — она всё знает. По ее мнению, дело надо решить в пользу того, кто дал судье некую мзду.

— Тьфу! — в сердцах сплевывает Мате.

— А вот вам другой случай: клятва. Дать слово и не сдержать его — грех это или не грех? Конечно, грех, говорят казуисты, но… Но только в том случае, если, давая обещание, вы намеревались сдержать его. Если же такого намерения у вас не было, поступайте, как вам заблагорассудится.

— Да ведь этак можно оправдать любую мерзость! — наивно изумляется Фило.

— Всё! Решительно всё, мсье. Даже убийство. Сказать, например: «Я хочу убить этого человека!» — не просто грех, а грех номер один. Но стоит добавить про себя: «Если так угодно богу», — и ты уже чист как стеклышко…

— К черту! — вскипает Мате, с ненавистью глядя на благостную физиономию Ноэля. — Асмодей, несите нас прочь отсюда! И ми слова больше об иезуитах. Слышать о них не могу!

— Как угодно, мсье, — привычно склоняет головку тот. — Попрошу, однако, отметить, что история с пустотой была первым столкновением Паскаля с иезуитами.

— А что, будут разве другие? — любопытствует Фило.

— Всенепременно, мсье. И уж тогда святым отцам несдобровать! Запомнят они Паскаля. Он им такое устроит…

— Кто? Он?! Юноша на высоко взбитых подушках? Такой болезненный, такой слабый…

Но бес только ухмыляется в свои щегольские усики. Мсье плохо знает иезуитов, а уж Паскаля — подавно!

Человек-случай

Фило разгневан. В конце концов, это несносно! Его воспитывают с утра до ночи. То Мате, то Асмодей. Того он не знает, этого не угадал… Но теперь баста! С этой минуты он не дает себя в обиду.

— Асмодей! — произносит он тоном восточного деспота. — Что-то вы больно дерзки стали, милейший. Попридержите язык и займитесь делом. Меня интересует вон тот четырехугольный двор с аркадами понизу. Хотя для двора он, пожалуй, слишком велик. Так что скорей всего это площадь, и очень, надо сказать, красивая. Хорошо бы узнать, как она называется. Асмодей молчит.

— Асмодей! Я, кажется, к вам обращаюсь. У вас уши заложило?

— Нет, мсье, — мычит тот, не разжимая рта, — с ушами все в порядке. Язык. Вы велели попридержать его.

Он так мило дурачится, что Фило не выдерживает — улыбается.

— Ну будет, будет… Мир! — ворчит он добродушно. — Так как бишь она называется, эта площадь?

— Смотря когда, мсье. После Французской революции ее станут именовать площадь Вогезов. В честь первого восставшего французского департамента Во.

— А сейчас?

— Королевская площадь. Излюбленное место многих французских знаменитостей. Ришелье, Корнель, Виктор Гюго, Теофиль Готье [21] — все они (каждый в свое время) жили или будут жить на Королевской площади. Мадам де Севинье, правда, называет ее просто «площадь»…

21

Готье Теофиль (1811–1872) — французский писатель-романтик.

Мате неприязненно хмурится. Мадам де Севинье? Кто такая? Фило сражен (теперь его очередь воспитывать!): не знать, кто такая мадам де Севинье! Это что ж такое делается! Известная писательница, превосходная стилистка, автор интереснейших писем, которые справедливо почитаются вершиной эпистолярного жанра во Франции… Да если угодно, в письмах Севинье отразилась вся Франция семнадцатого столетия!

— Не забудьте добавить: Франция, увиденная глазами именитой французской аристократки Мари де Рабютен-Шанталь, — своевременно напоминает бес. — Маркиза де Севинье — некоронованная королева Маре, самого аристократического квартала Парижа, который, кстати сказать, расположен рядом с Королевской площадью. Да вот он, мсье, как раз под нами! Роскошные особняки Маре принадлежат знатнейшим вельможам.