Великий врачеватель

Как-то вечером эмир достал старую трепаную книгу, протянул ее Абу Мансуру и сказал:

Сегодня мы нашли эту книгу во время охоты. Посмотри, стоящая она, или надо ее выбросить.

Абу Мансур долго изучал эту книгу.

Я не все в ней понял, — ответил наконец большой

знаток арабского языка. — Некоторые слова я слышал раньше, но забыл их смысл. Книгу эту написал очень известный писатель — это я скажу точно.

Эмир не выдержал и засмеялся:

— Известный писатель сидит перед тобой.

А вскоре Ибн-Сина написал поэму «Урджуза». Поэма эта была особенная. Ее героем была медицина, все медицинские знания. «Она составлена в простом изложении, понятными стихами, так, чтобы было нетрудно ее читать», — написал сам Ибн-Сина в предисловии. По этой поэме даже школьник мог изучать медицину.

Очень скоро «Урджузу» перевели на латинский язык. А потом ее издали во многих странах.

600 лет изучали поэму во многих медицинских школах.

Поэма написана красивыми, образными стихами. В прозе начало ее звучит примерно так:

«Поэты — принцы вселенной; врачи руководят телом. Красноречие упомянутых выше радует душу; преданность последних исцеляет болезни.

Эта поэма содержит всю теоретическую и практическую медицину. И я в ней излагаю в стихах все мои знания этой науки.

Определение слова «медицина».

Медицина — это охрана здоровья и лечение болезней...»

Одновременно с «Урджузой» Ибн-Сина написал книгу по языкознанию. Она называлась «Язык арабов». Современники говорили, что подобную этой книге в области языка еще никто не писал.

Ибн-Сина долго откладывал переписку ее начисто. Джузджани был занят переписыванием двадцати томов «Книги справедливости».

«Язык арабов» так и остался в черновике. После

смерти Ибн-Сины книга эта, видимо, погибла. Или, быть может, хранится до сих пор в какой-нибудь мусульманской библиотеке среди других неизученных рукописей.

Есть такая легенда об Ибн-Сине.

Это было уже в то время, когда слава о нем разошлась по многим странам.

Но не слава была нужна Ибн-Сине. Всю жизнь он лечил больных людей, и количество их не уменьшалось. Его призывали в города, умоляли посетить деревни.

Деревень на его пути было много, и он не успевал осматривать всех больных.

И тогда он предложил: «Пусть каждый больной житель деревни возьмет в руки по веревке, а другие концы этих веревок возьму в свои руки я. И по натяжению веревки, по теплу ее и дрожанию я буду определять болезни того, кто держит свой конец».

В одной деревне была хитрая, насмешливая женщина. Она ничем не болела и решила испытать чуткость Ибн-Сины. Она взяла свою кошку, которая недавно окотилась, спрятала ее за пазухой, привязала к ее лапе веревку, а другой конец подала Ибн-Сине.

Сейчас мы проверим, вправду ли он такой хороший врач, — шептала она соседям, хихикая.

Ибн-Сина называл болезни разных людей и наконец дошел до женщины с кошкой. Он на секунду сделал удивленное лицо, еще раз потрогал веревку и сказал:

Эта больная пять дней назад принесла семерых котят. Она очень истощена, и ее требуется срочно напоить молоком. Никаких других лекарств ей не надо.

В 1028 году умерла правительница Рея Сайида.

Войска султана Махмуда сейчас же захватили этот город и все окрестные земли.

Наместником в Рее остался сын султана Махмуда — Масуд.

Как бы он не пошел на нас войной, — сказал Ала уд-Даула. — Я решил выслать ему богатые подарки.

Подарки помогли. На два года установился мир.

Султан Махмуд был уже стар. Сыновья ждали его смерти, чтобы поскорее занять престол отца.

Однажды, когда Ала уд-Даула и Ибн-Сина остались вдвоем, эмир показал ему портрет. Этот портрет двадцать лет назад рисовал Аррак. На старого Ибн-Сину смотрел Ибн-Сина молодой...

Заодно Ала уд-Даула показал и толстую стопу доносов, которую за несколько лет написали на него имамы, хатибы и кади. «В своих работах Ибн-Сина подвергает сомнению основы священной книги», — писали хатибы. «Вредоносные труды Ибн-Сины необходимо сжечь, а самого его казнить или немедленно выгнать из государства», — требовали кади.

Но я исправно посещаю мечеть, совершаю все пять намазов, — пробовал оправдать себя Ибн-Сина в глазах эмира.

Мы-то с тобой знаем, что ты самый верующий из мусульман, жаль, они об этом не догадываются, — сказал, хитро прищурившись, эмир Ала уд-Даула.

Только теперь Ибн-Сина понял, какой мощной стеной был для него эмир эти годы.

Через два года войска Масуда внезапно оказались у стен Исфагана.

Возможно, Масуд просто хитрил, когда, принимая подарки, обещал мир.

Был апрель. Трава кругом оставалась еще зелёной, невыгоревшей. Отцвели яблони. Распустился жасмин...

Жители уходили из города спешно. В любую минуту могли ворваться воины Масуда. Об имуществе было некогда думать.

Учитель, что делать с «Книгой справедливости»? Я как раз кончил переписывать последний том. Может быть, ее закопать во дворе? — спрашивал Джузджани.

В это время на ближних улицах послышались крики, лошадиный топот.

Они едва успели вскочить на коней и уйти от преследования.

А я уж собирался остановиться и драться, чтобы задержать тех всадников, — сказал брат Махмуд, когда они подъезжали все вместе к замку, где укрылся эмир.

Эмир Ала уд-Даула укрывался километрах в десяти от города.

Ты скажи мне, — спрашивал он у Ибн-Сины, — неужели все пропало? Неужели я потерял власть, а дети мои станут базарными бродягами?

Я попробую написать Масуду письмо, — предложил Ибн-Сина. — Я знаю, что у него в последние годы нелады с отцом, с султаном Махмудом. Может быть, удастся сыграть на его самолюбии.

Ибн-Сина ушел писать письмо.

Внезапно его позвали назад.

Важная новость, — сказал Ала уд-Даула. — Только что прибыл мой разведчик, послушаем, что он скажет.

Сегодня Масуд получил тайное и срочное послание от своей тетки, от сестры султана. — Разведчик стал пересказывать послание. — «Наш государь, султан Махмуд, в час предвечерней молитвы, в четверг, когда оставалось семь дней до конца месяца раби ал-ахир, скончался, да смилуется над ним аллах, и счастье слуг его