Великий врачеватель
Шрифт:
А вскоре Ибн-Сина написал поэму «Урджуза». Поэма эта была особенная. Ее героем была медицина, все медицинские знания. «Она составлена в простом изложении, понятными стихами, так, чтобы было нетрудно ее читать», — написал сам Ибн-Сина в предисловии. По этой поэме даже школьник мог изучать медицину.
Очень скоро «Урджузу» перевели на латинский язык. А потом ее издали во многих странах.
600 лет изучали поэму во многих медицинских школах.
Поэма написана красивыми, обрезными стихами. В прозе начало ее звучит примерно так:
«Поэты — принцы вселенной; врачи руководят
Эта поэма содержит всю теоретическую и практическую медицину. И я в ней излагаю в стихах все мои знания этой науки.
Определение слова „медицина“.
Медицина — это охрана здоровья и лечение болезней..»
Одновременно с «Урджузой» Ибн-Сина написал книгу по языкознанию. Она называлась «Язык арабов». Современники говорили, что подобную этой книге в области языка еще никто не писал.
Ибн-Сина долго откладывал переписку ее начисто. Джузджани был занят переписыванием двадцати томов «Книги справедливости».
«Язык арабов» так и остался в черновике. После смерти Ибн-Сины книга эта, видимо, погибла. Или, быть может, хранится до сих пор в какой-нибудь мусульманской библиотеке среди других неизученных рукописей.
Есть такая легенда об Ибн-Сине.
Это было уже в то время, когда слава о нем разошлась по многим странам.
Но не слава была нужна Ибн-Сине. Всю жизнь он лечил больных людей, и количество их не уменьшалось. Его призывали в города, умоляли посетить деревни.
Деревень на его пути было много, и он не успевал осматривать всех больных.
И тогда он предложил: «Пусть каждый больной житель деревни возьмет в руки по веревке, а другие концы этих веревок возьму в свои руки я. И по натяжению веревки, по теплу ее и дрожанию я буду определять болезни того, кто держит свой конец».
В одной деревне была хитрая, насмешливая женщина. Она ничем не болела и решила испытать чуткость Ибн-Сины. Она взяла свою кошку, которая недавно окотилась, спрятала ее за пазухой, привязала к ее лапе веревку, а другой конец подала Ибн-Сине.
— Сейчас мы проверим, вправду ли он такой хороший врач, — шептала она соседям, хихикая.
Ибн-Сина называл болезни разных людей и наконец дошел до женщины с кошкой. Он на секунду сделал удивленное лицо, еще раз потрогал веревку и сказал:
— Эта больная пять дней назад принесла семерых котят. Она очень истощена, и ее требуется срочно напоить молоком. Никаких других лекарств ей не надо.
В 1028 году умерла правительница Рея Сайида.
Войска султана Махмуда сейчас же захватили этот город и все окрестные земли.
Наместником в Рее остался сын султана Махмуда — Масуд.
— Как бы он не пошел на нас войной, — сказал Ала уд-Даула. — Я решил выслать ему богатые подарки.
Подарки помогли. На два года установился мир.
Султан Махмуд был уже стар. Сыновья ждали его смерти, чтобы поскорее занять престол отца.
Однажды, когда Ала уд-Даула и Ибн-Сина остались вдвоем, эмир показал ему портрет. Этот портрет двадцать лет назад рисовал Аррак. На старого Ибн-Сину смотрел Ибн-Сина молодой…
Заодно Ала уд-Даула показал и толстую стопу доносов, которую за несколько лет написали
на него имамы, хатибы и кади. «В своих работах Ибн-Сина подвергает сомнению основы священной книги», — писали хатибы. «Вредоносные труды Ибн-Сины необходимо сжечь, а самого его казнить или немедленно выгнать из государства», — требовали кади.— Но я исправно посещаю мечеть, совершаю все пять намазов, — пробовал оправдать себя Ибн-Сина в глазах эмира.
— Мы-то с тобой знаем, что ты самый верующий из мусульман, жаль, они об этом не догадываются, — сказал, хитро прищурившись, эмир Ала уд-Даула.
Только теперь Ибн-Сина понял, какой мощной стеной был для него эмир эти годы.
Через два года войска Масуда внезапно оказались у стен Исфагана.
Возможно, Масуд просто хитрил, когда, принимая подарки, обещал мир.
Был апрель. Трава кругом оставалась еще зелёной, невыгоревшей. Отцвели яблони. Распустился жасмин…
Жители уходили из города спешно. В любую минуту могли ворваться воины Масуда. Об имуществе было некогда думать.
— Учитель, что делать с «Книгой справедливости»? Я как раз кончил переписывать последний том. Может быть, ее закопать во дворе? — спрашивал Джузджани.
В это время на ближних улицах послышались крики, лошадиный топот.
Они едва успели вскочить на коней и уйти от преследования.
— А я уж собирался остановиться и драться, чтобы задержать тех всадников, — сказал брат Махмуд, когда они подъезжали все вместе к замку, где укрылся эмир.
Эмир Ала уд-Даула укрывался километрах в десяти от города.
— Ты скажи мне, — спрашивал он у Ибн-Сины, — неужели все пропало? Неужели я потерял власть, а дети мои станут базарными бродягами?
— Я попробую написать Масуду письмо, — предложил Ибн-Сина. — Я знаю, что у него в последние годы нелады с отцом, с султаном Махмудом. Может быть, удастся сыграть на его самолюбии.
Ибн-Сина ушел писать письмо.
Внезапно его позвали назад.
— Важная новость, — сказал Ала уд-Даула. — Только что прибыл мой разведчик, послушаем, что он скажет.
— Сегодня Масуд получил тайное и срочное послание от своей тетки, от сестры султана. — Разведчик стал пересказывать послание. — «Наш государь, султан Махмуд, в час предвечерней молитвы, в четверг, когда оставалось семь дней до конца месяца раби ал-ахир, скончался, да смилуется над ним аллах, и счастье слуг его пришло к концу. Мы вместе со всем гаремом находимся в газнийской крепости и послезавтра объявим о его смерти…»
— Пожалуй, мы спасены, — сказал Ибн-Сина. — Сейчас Масуду будет не до похода на Багдад и не до захвата власти в нашем городе.
— Почему ты так считаешь? — спросил эмир.
— Масуд — старший сын, и власть должна перейти к нему. Но султан завещал трон среднему — Мухаммаду. Мухаммад займет трон, а Масуд кинется этот трон отнимать. Так что я пойду и перепишу письмо заново.
Все случилось так, как предполагал Ибн-Сина.
От Масуда через несколько дней прибыл посол.
Он объявил, что Масуд оставляет правителем Исфагана Ала уд-Даула. Пусть только Ала уд-Даула платит ежегодно налог.
Масуд прислал для Ала уд-Даула почетный халат и жалованную грамоту.