Шрифт:
Часть 1. Разрастание Хаоса.
Глава 1. Фундаментальные разногласия.
Ярко-белый песок раскинул свои владения на многие мили вокруг. Все пространство, которое в состоянии охватить человеческий глаз, было усыпано белоснежным крупицами кварца, мигрирующими, словно живое полотно, и формирующими огромные недолговечные барханы, подвластные, казалось, только воле ветра и времени. Само непостоянство их существования словно подчеркивало вечность пустыни. Резкие, непредсказуемые порывы бросали в лицо случайному путнику горсти раскаленного песка, заставляя зажмуриться и опустить глаза, но даже это не спасало, песок был везде.
Среди этой огромной ослепительно белой песчаной пустоши, будто
Человек, смотревший вниз из окна пентхауса одного из великолепных высотных сооружений, безусловно, к этим людям принадлежал. Уже тот факт, что он был здесь, говорил о многом. Высокий, уже немолодой худощавый мужчина стоял перед распахнутым окном в просторном, выдержанным в светлых тонах кабинете. Вид из окна, действительно, стоил того, чтобы отвлечься на минуту и удостоить его вниманием. В вопросах красоты этот властный человек оставался старомоден, предпочитая реальность виртуальным иллюзиям. Он мог себе позволить такую дорогостоящую по нынешним временам слабость. С высоты более восьмисот метров башни Бурдж Халифа открывался великолепный вид. Внизу расстилалось покрывало роскошных рукотворных фонтанов и облагороженная простыня первобытной пустыни, покрытая бесчисленным количеством небоскребов, и в сердце всего этого великолепия, словно приглашая в свои воды, сияло бирюзой озеро Бурдж Дубай.
Позади мужчины простирался кабинет пентхауса. За спиной у него разместился массивный стол из матового стекла и серого углеродистого сплава на основе платины и белого золота. С первого взгляда, простое, ничем не примечательное кресло, обитое серой алькантрой, было отодвинуто от стола, а его высокая узкая спинка, возвышаясь, будто доминировала над поверхностью широкой столешницы, несколько вульгарно подчеркивая высокий статус хозяина кабинета. В дальнем углу помещения, отчетливо дисгармонируя и местами вступая в прямое эстетическое противоречие с остальным интерьером, расположился темно-коричневый кожаный диван и кабинет-шкаф руки Доминика Кучи из красного дерева. Пожалуй, он мог показаться даже неуместным в сухой лаконичности офиса, так как задавал странный контекст атмосфере кабинета, делая ее менее официальной и более камерной, словно намекая посетителю на что-то, известное только его хозяину. Было видно, что это относительно новый акцент в кабинете, и хозяин еще не решил, что с ним делать дальше, но само его наличие было словно материализовавшимся протестом, кричащим о чем-то, о чем не догадывался и сам его обладатель.
На гладкой поверхности рабочего стола, кроме узкой рамки белого пространство – “окна” в “Вирту”, не было ничего лишнего. Лаконично, просто, стерильно. Кабинет как будто сознательно скрывал любую информацию, касающуюся своего владельца. Впрочем, человек, смотревший в окно, не был его хозяином. Этот немолодой мужчина, с коротко, по-военному стриженными давно поседевшими волосами, был тут гостем. При этом нельзя сказать, что он был посторонним, и тем более даже самый неопытный наблюдатель не смог бы назвать его просителем. Всё в его позе выдавало властного и уверенного в себе человека: высокий, худой, весь напряженный как струна, он стоял, закинув руки за спину и сцепив их в замок. Слегка помятая белоснежная сорочка, элегантная светло-коричневая кожа Vanezia – все говорило о том, что он являлся представителем очень узкой прослойки людей, которые принимают решения. Но более всего его характеризовало лицо: узкое, хищное, с плотно сжатыми тонкими бескровными губами. Дополняла картину упрямая складка возле рта, а главное – твердый взгляд серых глаз не оставлял сомнений в его
статусе. Он пришел в этот кабинет не просителем – он пришел приказывать.Хозяина кабинета можно было обнаружить неподалеку. Он устроился на небольшой черной алькантаре дивана. В отличие от посетителя, он был относительно молод, чуть больше тридцати, чуть менее худощав и не столь высок. В его лице можно было обнаружить легкое сходство с посетителем: те же острые линии лица, тот же подбородок, но также в нем присутствовала некая плавность. Его черты были более мягкими, а яркие голубые глаза выдавали дамского угодника – явные признаки наследия матери. Эдвард многое унаследовал от французской красавицы Мари, с которой старший Тиллерсон познакомился во время обучения в Оксфорде. Уже тогда Артур Тиллерсон был расчетливым молодым человеком, и партия с Мари Бетанкур была выгодной. В этом вопросе, как и всегда, стратегическое чутье не подвело своего владельца. В остальном мистер Тиллерсон был человеком практичным и свободных взглядов, и после того, как Мари подарила ему наследника, более не ставил ей никаких условий, кроме внешних приличий. Впрочем, этого и не требовалось, Мари была отнюдь не глупа.
– Эдвард, – после продолжительной паузы, не отрывая взгляд от живописной картины внизу, произнес седовласый, – мы уже всё решили. Совет директоров дает белый свет. Ты можешь приступать к реализации.
Было видно, что слова, которые произнес посетитель, с одной стороны, стали хорошей новостью для его собеседника, но с другой, от стороннего наблюдателя не могла укрыться промелькнувшая на его лице досада. Впрочем, он хорошо владел собой, и эта мимолетная эмоция быстро исчезла с его лица.
– Замечательно, отец, – спокойно и с достоинством ответил тот, которого назвали “Эдвард”. – Уверен, в этом решении не последнее место занимала твоя позиция. Для меня это важно.
С этими словами он встал, чуть потянулся и выжидающе посмотрел на отца, который молча кивнул, так и не повернувшись лицом к сыну. Эдвард выжидал. Он понимал, что отец не стал бы приезжать к нему лично лишь для того, чтобы сообщить пусть и интересную, но не столь важную для подобного визита новость. Он знал своего отца: тот все скажет только тогда, когда решит сам и только так, как решит сам.
– Ты прав, сын, – словно прочитав мысли Эдварда, произнес старший Тиллерсон. – Есть куда более важные вещи, которые нам следует обсудить без привлечения посторонних.
Тут он, наконец, повернулся, и на его лице Эдвард увидел сдержанную улыбку.
– И, безусловно, как ты скоро поймешь, такие вещи нужно обсуждать лично.
Эдвард внутренне собрался. Улыбка на лице отца, как, впрочем, и любые другие эмоции, которые старший Тиллерсон позволял себе демонстрировать посторонним, никогда не отражали реально испытываемых им чувств. Его отец был параноиком. Пожалуй, именно это и обеспечило ему продолжительность и качество жизни. Это именно та черта характера, которую Эдварду, при всем старании, так и не удалось развить у себя в должной мере.
– Я имею в виду наши отношения с мисс Ардо, а если брать шире, то наши сделки в рамках проекта «Панацея». Меня беспокоит качество наших связей и контроль их уязвимости.
Старший Тиллерсон замолчал, выжидательно посмотрев на сына.
– Я слушаю, отец, – сказал младший, ответив на взгляд отца спокойным и уверенным, как ему показалось, взглядом.
– Ты меня, судя по всему, не понял, сын.
«Что не удивительно, учитывая твою лаконичность», – подумал Эдвард, но, конечно же, промолчал. Его отец никогда не был расположен выслушивать критику в свой адрес.
– Отец?
– Это я тебя слушаю. Если мне не изменяет память, именно ты вызвался и был утвержден в качестве нашего представителя в делах с “Хароном”.
Лицо Артура Тиллерсона было спокойным, но Эдвард не зря был его сыном. Он уже понял, что отца интересует нечто большее, чем просто согласие. Ему нужна уверенность, ему нужны ответы.
– Конечно, отец. Когда я сказал, что слушаю, я полагал услышать нечто конкретное из того, что могло бы вызвать твое беспокойство и нарушало бы наши интересы. Наши стандартные процедуры безопасности исполняются безукоризненно…