Великое расширение

– Что ты будешь делать? – спросила она.

– Не знаю, – ответил он. – Но рассказывать мы пока никому не станем.

– Почему?

Он сурово нахмурился.

– Они мне не поверят. Как в прошлый раз.

– Но теперь ты же знаешь, где эти острова. Вот и покажешь.

Па упрямо выпятил подбородок.

– Нет, – повторил он, – они думают, я спятил. Вот и пускай думают.

И они оставили это в тайне. Дядя, разумеется, знал, они рассказали ему, чтобы тот не мучился, прикидывая, во сколько обходятся его лечение и еда. А от всех остальных скрыли – и от А Ки, и от Гим Хуата, и от А Туна, и от Пак Хассана. С той поры в глазах мужа поселилась тревога. Дотрагиваясь до его плеча, Ма ощущала неведомое прежде напряжение. Смех Па, громкий и внезапный, быстро уступал место загадочной тоске.

Ма переживала за мужа, и сейчас, глядя на спокойное, всепрощающее лицо Сор Хун, неожиданно почувствовала облегчение. Она скажет А Хуату, что женщины сами догадались, что их мужья уже несколько месяцев замечают его невероятный улов. Тайное станет наконец явным, причем не по ее вине.

Рука Ма лежала на столе. Бережно, едва касаясь костяшек ее пальцев, Сор Хун, будто утешая ребенка, погладила руку Ма.

– Расскажи мне, – попросила она, и Ма принялась рассказывать.

Спустя некоторое время Ма уже спешила домой. Густая растительность укрывала ее от послеполуденного солнца, однако повсюду – с красной почвы, с плоских матовых листьев аксонопуса, склонившихся травинок лаланга, с усыпавших землю плодов каучукового дерева – поднимался горячий пар. Ма отогнула воротник блузки, чтобы ткань не касалась кожи.

Па сейчас наверняка лег вздремнуть после обеда. Она представляла, как он лежит на футоне в гостиной, в самом продуваемом месте в их доме. Он лежит на боку, майка задралась, обнажив бледную, никогда не видевшую солнца кожу. Это тело Ма изучила лучше, чем свое собственное. Его жилистая спина со всеми ее выпуклостями вызывала у нее ноющую нежность. Когда он засыпал вот так, ей хотелось пробежаться пальцами по всем этим бугоркам, ласково погладить шею. Но это между ними не было заведено.

Ее мужа человеком неблагоразумным не назовешь. Она расскажет ему, как женщины загнали ее в угол. Передаст слова Сор Хун, ведь А Хуат глубоко ее уважает, а Сор Хун сказала, что в таком маленьком кампонге, как их, нет места для тайн, а ложь и полуправда лишь разрушат узы, связывающие его жителей. Ма знала, что слова о ценностях и единстве не оставят Па равнодушным. Именно за это она и любит его, хоть они и не говорят о любви.

Обедневшие родители продали ее собственную мать в девятилетнем возрасте в услужение в семью состоятельного торговца. Там девочка была помолвлена с их старшим сыном, а когда ей исполнилось тринадцать, стала его третьей женой, хотя ее положение после этого почти не изменилось. По большому счету она оставалась служанкой, и тот факт, что она производила на свет одну дочь за другой – Ма, бедняжка, родилась четвертой, а Дядя появился намного позже, – дело не поправило.

И потому, когда Ма исполнилось шестнадцать и пришла пора ей выходить замуж, выбор у нее был почти такой же ничтожный, как у ее матери. Мужем одной ее сестры стал калека, другой – одетый хуже бродяги и злобно поглядывающий на всех выходец с Материка, а третьей – золотарь, чьи руки вечно пахли нечистотами. Ма тоже готовилась к жизни, которой жили ее сестры, к бесконечной работе и борьбе за объедки. Услышав от матери про А Хуата, младшего сына спившегося, просадившего имущество своей семьи игрока, Ма стиснула зубы и ничего не сказала.

Она взяла маленькую фотографию и сделала вид, будто рассматривает ее, а на самом деле хотела собраться с мыслями. Ма разглядывала длинные печальные брови, выступающие скулы и острый нос, едва заметные морщинки возле глаз, свидетельствующие об улыбке. Таково ее будущее. Она силилась осознать это, однако в голове вертелось лишь, что мужчина на снимке выглядит как любой другой мужчина.

– По-моему, он добрый, – наконец сказала она, посмотрев матери в глаза.

– Нос прямой, как у твоего брата, – сказала мать. Она забрала у Ма снимок и ткнула пальцем в изображение: – Лицо хорошего человека.

Казалось, она довольна. Голос больше не дрожал, подозрительный блеск глаз исчез. Едва ли не сильнее всего в жизни Ма боялась, что мать не доживет до ее замужества.

До свадьбы оставалось несколько месяцев, когда ее мать вместе с двоюродным братом ехали на велосипеде по дороге. Мать пристроилась на багажнике. В них врезался автобус, и мать умерла на месте. Мешок с рисом, который она держала на коленях, упал на дорогу, и рис рассыпался. Когда старшая сестра Ма приехала и увидела это трагическое зрелище, она, сдерживая слезы, ссыпала потемневший от грязи рис обратно в мешок. А вернувшись домой, промыла его. Их мать поступила бы так же.

Во время скромной свадебной церемонии Ма очень тосковала по матери, но еще сильнее расстраивалась от того, что мать так и не узнала, насколько оказалась права. А Хуат и впрямь хороший человек. Лучший в мире. Очевидные доказательства этого – что он ни разу не поднял на нее руку и не кричал, не играл в азартные игры и не пил, а работал как никто другой. Но помимо этого, помимо качеств, которые она могла облечь в слова, был еще его взгляд, то, как Па смотрел на нее в день свадьбы, когда впервые взял ее за руку. Он смотрел на нее не как собственник и не как воздыхатель, а иного от мужчин она не видела. Первое – самое распространенное, въевшееся в привычные будни множества семей, а свидетельницей второго Ма стала только раз, в детстве, когда подглядывала за двоюродной сестрой и ее любовником. Парень сжимал в ладонях лицо возлюбленной бережно, словно сосуд с драгоценной жидкостью.

Ма никогда не задумывалась над тем, каких взглядов от мужчин она ждала, но если бы и задумалась, то сосудом с драгоценной жидкостью ей быть точно не хотелось. Такое отношение сделает ее уязвимой, даже когда это не так. Однако они с А Хуатом не спорили о власти в семье – он не навязывал ей свою волю, но и не покорялся полностью ее желаниям. Вместе они напоминали два дерева, посаженные на непреодолимом расстоянии друг от дружки, вот только тени их всегда переплетались.

Ма почти добралась до дома. За кустами возле дома она услышала незнакомый голос и смех. А затем крик – этот голос она хорошо знала.

А Боонь лазил по кустам, спугивая с низких ветвей птиц. Рядом Ма увидела девочку. Даже издали было заметно, что ее голубое самфу [20] пестрит заплатками. Девочка засмеялась. Она что-то держала в руках. И у А Бооня в руке тоже был какой-то небольшой предмет. Словно два котенка перед дракой, они повернулись друг к дружке, а затем, будто по сигналу, бросились к дому.

Когда Ма подошла, А Боонь и девочка стояли у старого колодца. И тут Ма догадалась. В руках у обоих было по семечку каучукового дерева. Если быстро и с силой потереть его о кирпичи колодца, семечко делается горячим и превращается в настоящее оружие.

20

Традиционная женская верхняя одежда, состоящая из рубахи или жакета и длинных брюк.

У Бооня появилась подружка! За младшего сына у Ма всегда болела душа, ей хотелось, чтобы у него все сложилось как полагается. У ее тихого, замкнутого мальчика, который, в отличие от брата, никогда не играл с другими мальчишками в кампонге. Отчасти потому она и отправила его в школу.

Дети настолько увлеклись игрой, что когда Ма окликнула А Бооня, оба подпрыгнули и обернулись к ней с чуть виноватым видом, будто в том, чтобы уйти с головой в игру, было нечто предосудительное.

– Ма, – сказал А Боонь, – я скоро приду, помогу тебе стирать.

И он крутанул в руке семечко каучукового дерева, словно мячик, который приготовился бросить.

– А это твоя подруга? – Ма повернулась к девочке.

– Здравствуйте, тетушка. – Девочка закивала головой.

Голосок звучал уверенно, маленькие зубы сверкали белизной. Ма сразу же преисполнилась симпатией.

– Тебя как зовут?

– Ин Сыок Мэй, тетушка. Мы с А Боонем вместе в школе учимся. Я у двоюродного дяди живу, недалеко от лавочки.

Ма заметила маленький белый лоскуток, приколотый к рукаву Сыок Мэй. Так, значит, вот чья это дочка. Родители у нее такие патриоты, что вернулись на Материк, чтобы воевать против напавших на страну японцев, а детей пристроили по родственникам. Говорят, отца недавно убили – отсюда и эта траурная метка. Если верить слухам, мать девочки прячется где-то возле юго-западной границы, защищая конвои машин, которые по коварным горным дорогам доставляют войскам боеприпасы и провизию.