Великое расширение

Сам же А Боонь знал вот что: их кампонг находится на юго-восточном берегу территории, которую называют Сингапуром – одна из четырех крупных деревень возле самых рыбных мест побережья. Два кампонга китайские, живут там в основном китайцы хоккьен, давно живут, с самого начала века. Другие два кампонга – малайские, они еще старше. Раньше здесь жили рыбаки, которые научили первых китайских переселенцев строить из мангровых деревьев лодки, ставить плетеные ротанговые ловушки для крабов, сушить на солнце креветок и растирать их в балачан [7] . Из уважения к соседям лишь несколько семей в кампонге Бооня держали свиней, да и то не выпускали их из загона.

7

Ферментированная паста из креветок.

Почти все жители их кампонга родились в Сингапуре. Ма и Па тоже выросли тут, и родители Па, и отец Ма. Только ее мать прибыла на корабле с Материка – ее привели сюда засуха и бедность. Впрочем, сейчас все они умерли. Боонь застал лишь мать Па – правда, он был тогда совсем маленький и не запомнил ее.

А Боонь старательно запоминал все эти факты, хотя и не знал ни что такое засуха, ни какой смысл взрослые вкладывают в слово “Материк”. В его представлении это место находилось где-то очень далеко, а жили там одни китайцы. Он считал, что помнить – очень важно. Особенно же его успокаивало воспоминание о том, как ровно год назад мама сказала ему, что невеста его обязательно должна быть из хоккьен, и желательно, чтобы не с Материка, а, как и он сам, выросла в Наньяне. Тогда А Бооню было шесть лет, и он поместил этот наказ в тот отсек памяти, который отвечал за будущее.

Вернулась лодка поздно. Солнце едва выглядывало из-за горизонта.

Что же расскажут взрослые? Они целый вечер пропадали. От предвкушения у Бооня свело желудок. Мальчик бросился на берег, шлепая босыми ногами по чудесному, прогретому солнцем песку. Как обычно, Хиа бежал впереди. Его майка белела в сумерках. Он влетел в воду и замахал над головой руками. Но из лодки махать не стали.

Па, совсем как утром, медленно направил лодку к берегу. Как странно – ведь все это случилось в один и тот же день. Хиа окликнул их, но ответа отца А Боонь не расслышал.

Наконец А Боонь добежал до Хиа. Что-то произошло. Окутанные молчанием, которое нарушали лишь редкие односложные реплики, мужчины вытаскивали лодку на берег.

– Что случилось? – шепотом спросил А Боонь.

– Заткнись. – Хиа оттолкнул его в сторону.

Судя по обиде в голосе, Хиа получил нагоняй от Па, и Боонь больше не приставал к брату.

Пришла на берег и Ма. Она тихо переговаривалась с Дядей. Вытащив лодку из воды, мужчины собрались в кружок.

– Как это – ничего? – спросила Ма.

– Ничего, – подтвердил Дядя, – никакого острова. Мы несколько часов искали.

А Ки разочарованно покачал головой, Гим Хуат потер серебристую щетину на подбородке, А Тун непрестанно цокал языком.

Па молчал. На шее обозначились складки, вокруг рта залегли морщины, словно кожу там перетянули тонкими резинками. Боонь впервые осознал, что Па старый.

Они долго молчали. Затем Па тряхнул головой, избавляясь от морока этого дня, и проговорил:

– Ничего страшного. Давайте по домам.

Мужчины недоверчиво переглянулись, и А Боонь понял, как они относятся к случившемуся.

– Он там был! – выпалил он. – Я тоже видел. Остров там был!

Взрослые повернулись к нему. Щеки у А Бооня запылали. Мужчины покачали головами.

– Молчи, Боонь. – Лицо Па посуровело.

– Но я видел, – уперся мальчик.

– Замолчи!

Ведь он собственными глазами видел – отчего же они не верят? Слова Па они ставят под сомнение, Па и сам начинает сомневаться, и как же невыносимо на это смотреть!

– На сегодня хватит, – сказал Гим Хуат, – расходимся.

Глава 3

Больше о случившемся не было сказано ни слова. Семья вернулась к своим обычным делам. Па и Хиа выходили по утрам на рыбалку, Дядя и Па отвозили рыбу на рынок, Боонь оставался дома помогать Ма. Если прежде рыбалка Бооня не интересовала, то теперь он затосковал по лодке. Но обычный уклад предполагал, что в море ему путь заказан.

Боонь спал в одной кровати с братом и каждое утро, когда отец будил Хиа, тоже просыпался. Он лежал неподвижно, закрыв глаза, мучимый завистью и стыдом. Боонь не сомневался, что на своей первой рыбалке он проявил себя плохо и теперь отец презирал его – иначе почему его больше не берут в море? Он истязал себя, представляя Хиа в лодке рядом с Па, как брат движется навстречу черным неведомым водам, а ветер треплет его волосы.

Похоже, взрослые решили, что Хиа – сын Па, а Боонь – мамин. И он таскал воду из колодца, развешивал белье, переворачивал соленую рыбу на нагретых солнцем циновках. И то, что прежде доставляло радость, теперь воспринималось как наказание. А Боонь напоминал себе, как спокойно ему бывало здесь, на суше, рядом с матерью, когда он сидел в тени кокосовой пальмы и знай себе давил спичечным коробком красных муравьев. Как ни крути, это ведь он сам воротил нос от рыбы. Рыбья кожа, липкая, когда морская вода на ней высыхала, внушала ему отвращение, а когда прибой размывал под ногами песок, А Бооню делалось не по себе.

И тем не менее. Остров. Высокие скалы, поросшие зеленью берега. Темные и суровые, как само море. Остров делал море более предсказуемым и обозримым, лишал необъятности.

Но он исчез.

Помогая по хозяйству, А Боонь ломал голову над загадкой острова и ждал дня, когда Па и Хиа вернутся и, волнуясь, объявят, что вновь обнаружили его. Тогда тайна острова станет их общей и наказание Бооня завершится.

Жители кампонга нередко становились свидетелями того, как братья и сестры, обидевшись друг на дружку, принимаются колотить посуду, как жены, стоя в дверях, во весь голос распекают мужей, как старики, сетуя на детей за малейшее неповиновение, громко сожалеют, что те родились на свет.

А вот дом Ли относился к тем, где царила тишина, но разнородная. Порой жесткая, она даже потрескивала, словно воздух обернулся льдом, а иногда тишина масляно сгущалась и будто оставляла на коже жирноватые пятна. Однако молчание, связанное с островом, не походило ни на какую другую тишину. Если не считать этого провала в памяти домочадцев, дела в семье шли хорошо. Ма и Па больше не ссорились из-за того, что Дядя не работает, Дядя не переживал из-за денег на знахаря, и даже Хиа не высмеивал А Бооня за то, что тот не выходит в море. Для Бооня тишина сделалась осязаемой, ношей, вес которой он ощущал на своих узких плечах.

Наконец однажды утром она стала невыносимой. А Боонь дождался, когда Па уйдет на рынок, а Хиа отправится за дом мыться – ведро воды Боонь сам притащил из колодца. Он слышал, как капли разбиваются о тело брата, как падают на землю, плеск воды успокаивал его, повторяясь снова и снова. Возможно, не следовало ему поднимать шум, раз уж все так благополучно забыли то происшествие. Однако из памяти А Бооня он никуда не делся – остров, огромный, непостижимый.

Поэтому, когда Хиа с мокрыми волосами, с обернутым вокруг бедер выцветшим розовым полотенцем, вернулся, Боонь тихонько спросил, не попадался ли им остров.