Великое зло

Если не считать моего стремления разговаривать с Дидин вновь и вновь, сеансы имели грандиозный успех. Выражусь сильнее: они потрясали. Наша маленькая группа стала проводником самых блестящих умов мировой цивилизации; они являлись говорить со мной и наделять своей мудростью. Шекспир, Данте Алигьери, Моцарт, Ганнибал, Вальтер Скотт, Жанна д’Арк, Моисей, Иуда, Галилео Галилей, Наполеон… И, простите мне это нечестивое заявление, нас посетил даже Иисус Христос. Более ста пятнадцати душ, не только люди, но и абстрактные идеи: Индия, переселение душ, океан.

Но мой дневник не предназначен для записи бесед, которые мы вели с этими грандиозными умами; о них я поведал в другом месте. Цель этих строк – запечатлеть ту фигуру, которая сумела пробить дорогу к моей душе и почти разрушила ее. И должен сказать, Фантин, мой милый друг, почти разрушила и твою тоже.

В ночь на восьмое сентября мы сидели за столом и пытались дозваться кого-нибудь из духов, когда я услышал собачий лай. Не того рода, как когда деревенский пес лает на цыпленка. Нет. Тот звук могло издавать только свирепое и одновременно всеми брошенное существо. Через несколько мгновений к первому голосу присоединились другие. Дьявольская какофония, присущая разве что адским псам. Полагаю, тебе доводилось слышать о таких тварях. Их описывают как сверхъестественно быстрых псов со злыми глазами, горящими красным или желтым светом. Они сторожат вход в царство мертвых, преследуя заблудшие души и охраняя сокровища преисподней. Нельзя смотреть им в глаза. Говорят, третий взгляд принесет несчастному гибель. Услышать их вой – дурной знак. Он предвещает смерть или нечто еще худшее.

Этот гулкий вибрирующий вой нас смутил; все гадали, что могло вызвать у животных такую реакцию. В разгаре обсуждения моя супруга поднялась с кресла.

– Эти псы… Что-то мне нехорошо, – сказала она слабым голосом.

Идея прервать сеанс не привела меня в восторг, и я поинтересовался у общества, готовы ли они остаться и все-таки попробовать вызвать духа. Те ответили согласием, и Шарль вновь коснулся пальцами табурета.

– Кажется, здесь кто-то есть, – заметил он. – Дух, ты меня слышишь?

Я снова надеялся, что к нам снизошла Дидин. Всякий раз, в этот последний момент неизвестности, прежде чем дух называл себя, я страстно жаждал уловить имя моей возлюбленной дочери. Но в ту ночь нам отозвалась не она. Явился иной дух – тот, кого мы желали встретить менее всего.

В комнате похолодало. Адель, моя другая дочь, отошла от стола и подбросила дров в камин. Пламя загудело с новой силой, но пробирающая до озноба сырость никуда не делась. Снаружи безумствовал ветер, задувая в распахнутые окна; свечи на каминной полке и буфете погасли. Только пламя в очаге теперь освещало комнату – и нас, молчаливых и подавленных. Черный спаниель Понто, бедняга, которого мы приютили, зарычал, в его гортани рождался низкий глубокий звук. Наша кошка Гриз громко зашипела и, вздыбив шерсть, умчалась вверх по лестнице.

– Кто здесь? – спросил Шарль.

Наконец раздалось долгожданное постукивание. И вместе с ним в голове моей зазвучал голос: голос с той стороны, я слышал его всякий раз во время сеансов, и он произносил слова; они в точности совпадали с тем, что впоследствии расшифровывал в своем блокноте Франсуа-Виктор.

Желающий помочь друг.

– В чем помочь? – спросил я.

Отыскать Леопольдину.

Меня охватила дрожь. Кровь заледенела в жилах; сердце медлило с ударами, как будто превратившись в кусок льда.

– Ты пригласишь ее дух принять участие в наших сеансах?

Если это все, к чему ты стремишься.

– А к чему еще я могу стремиться?

Безмолвие.

– Я жажду встречи с ней. Есть иной способ?

Возможно.

– Что я должен сделать?

Доказать, что достоин.

– Это испытание? Ты меня проверяешь?

Да.

– Кто ты, чтобы требовать такого?

Мы уже встречались. Ты не узнаешь меня? Какое оскорбление!

– Не играйте со мной, сударь. Назовитесь!

Тебе нужна дочь. Я могу ее вернуть.

– Но не во плоти?

Вернуть ее в тварный мир.

– Что это значит?!

В свое время поймешь.

– Ты не желаешь объяснить?

Я не могу открыть больше, пока ты не прошел испытание.

– Но кто ты?

А ты не догадался?

– Нет, дьявол меня разрази! Кто ты?

Ты веришь, что Зло существует?

– Верю.

Без доказательств?

– Нет, почему. Я видел Зло. Вздернутых на виселицы мужчин. Избитых невинных детей. Женщин, умирающих от голода.

А веришь ли ты в независимость и свободу разума?

– Конечно. Для всех. Навсегда.

Из всех архангелов кто является воплощением ее?

Я дрожал, почти страшась произнести имя. Трепеща от мысли, сформировавшейся в моем мозгу.

Так кто?

– Люцифер.

Да, тот, кого страшатся и почитают. Как и тебя, Гюго. Ведь и твой острый ум вызывает страх и трепет, однако ты не дьявол, согласен?

– Да.

Для писателя ты чересчур немногословен.

Я не смог удержаться и рассмеялся. Постукивание не прекращалось; голос в моей голове не замолк ни на мгновенье.

Вот твое испытание. Сложи обо мне поэму, бард. Прославь меня во всем величии. Вознеси силу духа – моего и твоего. Духа того, кто воспаряет, творит, дерзает, не боясь ханжества узколобых, стремящихся к власти людишек. Как назвать этот грандиозный труд – решать тебе. Но я предпочел бы «Конец Люцифера». Или ты пожелаешь использовать другое мое имя. То, которое выбрал я сам.

Мне не потребовалось времени на раздумья. Я знал это имя и сейчас прошептал его.

– Призрак Гробницы?

Он не ответил. Да это было и не нужно. Именно этот момент он выбрал, чтобы нас покинуть. Я понял это, поскольку в комнате потеплело, и меня больше не бил озноб. Даже кровь побежала по жилам быстрее. А я и не знал, какая дрожь меня сотрясает. Не знал, покуда она не прекратилась.

Извинившись перед гостями и домочадцами, я поспешно поднялся наверх. Я старался описывать события сразу по окончании сеанса, пока они еще свежи в моей памяти.

Наш дом, как тебе известно, Фантин, выходит на океан. Моя комната расположена наверху, она как будто плывет на самой вершине пенного вала, что бьется под окнами. В письме другу я писал, что «обитаю на самом краю великого океана; под его неумолчный говор я медленно превращаюсь в сновидца и сомнамбулу. Смотрю на этот беспредельный простор, на этот гигантский разум, рядом с которым я настолько мал и ограничен, что вскоре от меня здесь ничего не останется, кроме Божьего замысла».

Тем вечером, как обычно, собравшись описывать сеанс, я распахнул окно, впустив в комнату влажный морской воздух. Перед сеансом я курил гашиш. Теперь я снова разжег трубку, стал к конторке и записал все слова, которые поведал мне Призрак.