Великолепная афера
Шрифт:
В двадцать она забеременела. В течение двух месяцев ничего не говорила об этом Рою, а потом все пошло наперекосяк. Хедер несколько ночей не ночевала дома, и Рой все вечера, не вылезая из машины, колесил по улицам. Он искал девушек, похожих на Хедер. Избивал их дружков. Перед глазами опять мелькали яркие цветные вспышки. Обходил все ближайшие бары. Шел против движения, заглядывая в каждую машину. Рой ударил Хедер, когда она сказала ему о беременности. Ударил, когда она сказала ему о том, что скрывала свое положение. Прежде он никогда не поднимал руку на женщину, и никогда после. Он бил ее по плечам, по ногам, по лицу. Старался не
Когда она ушла, то была на пятом месяце. Как раз тогда, когда проявились внешние признаки беременности — небольшой животик стал заметно выдаваться на ее гибком теле. Рой не пытался разыскать ее. Он знал, что это бессмысленно. Она ушла от него не из-за побоев. Она ушла от него не из-за ребенка. Она злила потому, что она была Хедер, а он был Роем, а они никогда не должны были быть Хедер и Роем. Через месяц от нее пришли по почте бумаги, которые Рой подписал, не читая. И этой подписью он словно бы стер ее из своей памяти. Он прожил в их доме еще три недели, а когда съехал, то почувствовал, насколько свежим стал воздух. До этого шли дожди, а сейчас они закончились.
— А вы думаете о ней? — спрашивает Клейн, выслушав рассказ Роя.
— Скорее всего нет, — отвечает тот.
— Ни о том, что произошло, ни о том, что могло произойти?
— А какой в этом смысл? Мне надо было многое сделать в жизни, так что я не мог постоянно думать об этой давней истории.
Доктор скребет подбородок.
— А о ребенке?
— А был ли ребенок…
— А если ребенок все-таки есть, — прерывает его Клейн. — Вы об этом не думаете?
Рой некоторое время молчит.
— Думаю. Иногда. Просто так… не о Хедер, понимаете, это… Вы как бы оставили там часть себя. А вдруг где-то там бегает Рой-младший? А вдруг он похож на меня? Вот какие дела.
Клейн понимающе кивает.
— Ему должно быть сколько… пятнадцать?
— Четырнадцать, а может пятнадцать… да.
— Вот-вот станет настоящим мужчиной.
— Надеюсь.
Мягкое сиденье кресла становится неудобным. Роя передергивает, он поеживается.
— А в чем, собственно, дело?
— Вы ведь рассказывали, помните? И дело ни в чем, если вы так считаете.
— Да нет, — произносит Рой после недолгой паузы. — Если, конечно…
— Да?
— Я не знаю. Иногда мне кажется, что, наверное, хорошо было бы знать, что где-то есть ребенок. Не для того, чтобы видеть их, или зачем-то еще, или вмешиваться в их жизнь, — нет, просто чтобы я знал. Как вы думаете, есть в этом смысл?
— Конечно. Конечно. Видите ли, Рой, в том, что мужчина звонит своей бывшей жене, просто чтобы поприветствовать ее, в этом нет ничего плохого. Даже если у них… были такие проблемы, как у вас. Так было всегда.
Рой не может думать об этом. Он пытается представить, как он звонит Хедер, снимает трубку. И тут желчь подкатывает к горлу. Поднимается выше, жжет.
— Нет… я, пожалуй… это не для меня. Никому это не нужно. А уж ребенку от этого никакой пользы.
— Не всегда нужно думать о том, чтобы извлечь пользу, — возразил Клейн.
— Вы хороший парень, док.
Доктор Клейн встает, выходит из-за стола, открывает ящик,
в котором хранятся папки с историями болезней пациентов.— Мы обсудим это поподробнее в следующий раз, если захотите, — говорит он и вынимает пузырек с пилюлями для Роя. Бросает пузырек через всю комнату. Рой, поймав пузырек на лету, прячет его в карман. — Это месячная доза, но я все-таки хочу видеть вас у себя каждую неделю. Вы согласны?
— Чтобы ворошить грязное белье да чесать языки?
— Так, как мы делали сегодня.
— Хорошо, — соглашается Рой. — Я буду приходить.
Спустя три недели Рой присматривается к тому, как Фрэнки готовит аферу на манер той, что описана в фильме „Испанский узник“, и прокрученную ими уже в трех городах. Лохом, которого предполагалось развести на бабки, был выбран некий Джон, владелец химчистки, готовый вложить три штуки в надежде на то, что его деньги помогут младшей сестре Фрэнки, пребывающей в Румынии, привезти в Америку семейное достояние. Этот Джон был седовласым болтуном, однако все еще хорохорился на профессиональных сборищах.
На этот раз Рой не участвует, он, правда, помог заманить в дело парня, но после этого держится в стороне. Время отдохнуть. Три последние недели были особо продуктивными, возможно, самыми продуктивными в прошедшем году. Ничего серьезного, ни одной долговременной операции, а только быстрые аферы, прокручиваемые со сногсшибательной скоростью. В последние дни он стал более энергичным и сам это чувствует. Вчера он надел брюки, которые давно не носил, и они пришлись ему почти впору. Пояс уже не сдавливал живот.
И Фрэнки тоже присутствовал на этом балу и побывал во всех местах, где обычно расслаблялся. Оттачивал и шлифовал свои манеры, следуя наставлениям Роя. На это приятно смотреть. Все-таки хороший партнер этот Фрэнки. И день ото дня становится лучше.
И вот все готово, все договоренности достигнуты. Фрэнки возвращается в машину с тремя штуками в кармане, ни он, ни Рой не могут удержаться от радостных криков. Заезжают в кафе перехватить по гамбургеру, потому что обед еще очень не скоро. Рой принимает таблетку во время еды; в одной руке гамбургер, в другой напиток, колени уперлись в рулевое колесо.
— Ты все еще принимаешь их? — спрашивает Фрэнки.
— Каждый день.
Фрэнки, присосавшись к своей банке, кивает головой.
— Это хорошо, это хорошо. Я же говорил тебе, что док нормальный парень.
— Так оно и есть.
— Сейчас-то ты соглашаешься…
— С чем? — спрашивает Рой. — На что ты намекаешь?
— Я намекаю на то, что могу дать тебе чертовски хороший медицинский совет, но почему-то не могу самостоятельно провернуть хорошее дельце, которое нам подворачивается, именно на это я и намекаю.
— Я что-то не возьму в толк, о чем ты сейчас толкуешь.
— О Саифе, — раздраженно отвечает Фрэнки. — Я толкую о Саифе.
— О том самом арабе?
— О турке. Или афганце, или кто он там еще. Уже который месяц я пытаюсь организовать встречу с ним. Я постоянно твержу тебе, что он нормальный парень и что готов делать бизнес, но всякий раз, стоит мне только заикнуться об этом, ты напускаешь какого-то туману, и разговора не получается.
— Я так не делаю.
— Нет, делаешь, как только я начинаю разговор об этом, ты погружаешься в какую-то меланхолию и ничего не хочешь слушать.