Великолепная пятерка

Потом он проснулся в четвертый раз, увидел слева парк, справа жилые массивы и понял, что они уже в Измайлове. Больше он уже не засыпал.

— И когда мы будем все это делать? — проговорил Борис, обращаясь к женщине, которая все так же сидела напротив, сосредоточенная, погруженная в какие-то свои мысли. — Вот этот обмен, ультиматум... Когда?

— Скоро. Сегодня Драчиев передаст руководству «Рослава» ваше предложение о встрече...

— Дарчиев тоже работает на вас?

— Нет. Как он утверждает, он просто пытается помочь вам, Борис. Сначала он помог нам найти вас, теперь вот устраивает встречу... Мне кажется, он увлекся, — женщина улыбнулась краем рта. — Это же все так затягивает — заговоры, засады, интриги. Особенно если тебя вот-вот снимут с руководства отдела, заняться тебе нечем... Впрочем, возможно, у него есть другая причина делать гадости корпорации «Рослав». Личная причина.

Борис хотел спросить, что же это за личная причина (и подумал про себя: «Надо же, какие информированные, сволочи, я с Дарчиевым сколько лет знаком, ни о каких личных причинах не догадываюсь, а эти все знают...»), но тут машина остановилась, и водитель по прозвищу Карабас сказал:

— Все, приехали...

Это был дворик стандартного панельного дома, и Борис не сразу понял, куда это они приехали и зачем они сюда приехали.

— Ключи у кого? — посмотрела женщина на тех двоих парней, что давили с двух сторон на Бориса.

— У меня, — сказал тот, что слева.

— И у меня, — сказал тот, что справа.

— Вообще-то и у меня есть от этой квартиры, — не отстал от остальных Карабас.

— Отлично, — подвела итог женщина. — Выходим. Дровосек, проверь территорию...

Борису полегчало — парень справа вылез из машины, потянулся и неторопливо направился к подъезду, поглядывая по сторонам.

— Монгол, — сказала женщина, — выводи товарища из машины...

Парень по кличке Монгол слегка двинул Бориса плечом, Романов спрыгнул на асфальт и тут же почувствовал на своем локте хваткое прикосновение Монгола.

— Без резких движений, — прошептал он. — Просто стоим и ждем...

Они стояли и ждали, а женщина повернулась к водителю и сказала:

— Карабас, выходи из машины.

— А я-то зачем?

— Выходи.

— Ну ладно...

— Борис Игоревич...

— Да?

— Садитесь в машину.

Удивился не только Борис, удивился придерживавший его за локоть Монгол, удивился только что выбравшийся из «уазика» Карабас, и даже Дровосек, красовавшийся у подъезда, обернулся, почуяв неладное.

— Зачем ему снова садиться в машину? — спросил Монгол.

— Отпусти его, пусть садится...

— Но...

Борис растерянно уставился на пистолетный ствол, который внезапно возник в руке этой странной женщины. Она целилась в точку посредине между Монголом и Дровосеком, так что оба они предпочли резких движений не делать.

— Отпусти его, — попросила женщина, и Борис почувствовал, как пальцы на его локте разжались. Борис недоуменно хмыкнул и полез в «уазик», стараясь держаться подальше от пистолетного ствола.

— Эй, что за дела? — крикнул Дровосек, а Карабас просто стоял, раскрыв рот.

— Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — спокойно сказал Монгол.

— Тут ты не волнуйся, — сказала женщина. — Теперь все отойдите от машины на десять шагов.

— Ради бога, — сказал Монгол и отошел, а напуганный Карабас отбежал даже не на десять шагов, а на двадцать по крайней мере.

Женщина перелезла на переднее сиденье, включила зажигание и, управляясь одной рукой, вывела машину со двора, после чего выжала педаль газа до отказа.

Борис вытер неожиданно выступивший на висках пот и покачал головой: он ничего не понимал в той игре, в которую ввязался. Впрочем, кажется, теперь он был такой не один: оставшиеся во дворе трое мужчин имели весьма удивленные и озадаченные лица.

И только женщина за рулем «уазика» крепко знала свое дело, гоня машину с собой и Борисом Романовым в одном ей известном направлении.

Дарчиев: посредник

Лицо генерала Стрыгина напоминало Дарчиеву модель из школьного кабинета анатомии, ту модель, где показаны все лицевые мышцы, где все функционально, жутко и совершенно нечеловечески. А еще у Стрыгина были глаза, и сейчас эти глаза неласково смотрели на Дарчиева.

— Я всегда удивлялся, — медленно произнес генерал, — что такие, как ты, доживают до совершеннолетия. И живут дальше. Мне кажется, вас должны убивать в детстве, как только выясняется это ваше отклонение от нормы... Причем убивать должны ваши же собственные родители.

Дарчиев видел генерала раз десять, но лишь дважды видел его так близко и разговаривал с ним. Сейчас был третий раз, четыре года спустя после первого, и Дарчиев увидел абсолютно то же самое, ни на день не состарившееся лицо, с теми же самыми холодными кристаллами зрачков, тот же самый лоб, за напряженными морщинами которого шла безостановочная дьявольская работа... Дарчиев предпочел бы никогда не видеть этого человека, который из своего глубокого подземелья старался влиять на многое и на многих. Однако у Дарчиева было дело.

— И все это тем более отвратительно, — продолжал говорить Стрыгин, — что тебе уже не двадцать и не тридцать. Любая страсть в преклонном возрасте омерзительна, но твоя — в особенности...

У Дарчиева на языке вертелось: «А страсть к власти — тоже? Ну тогда посмотрись в зеркало...» Однако инстинкт самосохранения посоветовал Дарчиеву оставить иронию при себе, чем глубже, тем лучше.

— А мне омерзительно чувствовать себя твоим покровителем... Хотя все имеет границы, и ты должен понимать, что после побега Романова я не могу оставить тебя руководить отделом. Ты хреновый руководитель, и это уже ни у кого не вызывает сомнений. Но тебе подберут должность, достойную и по деньгам, и по положению. Так что твое самолюбие не пострадает. Но ради бога! — Генерал вдруг повысил голос, и Дарчиев, вздрогнув, поднял глаза. — Ради бога, оставь моего сына в покое! Ты слышишь?

Дарчиеву понадобилось некоторое время, чтобы сориентироваться — настолько сказанное генералом было из другой жизни.

— Стоп, — сказал Дарчиев. — При чем здесь это? Что значит — оставь в покое? Я, кажется, свое обещание выполняю...

— Тебя видели! — тоном обвинителя на судебном процессе инквизиции произнес Стрыгин. — Тебя видели две недели назад в этом гребаном театре, ты подстерег там моего сына, ты хочешь, чтобы он снова слетел с катушек, чтобы он снова потерял голову! Ты не знаешь, сколько мне стоило сил и денег, чтобы вырвать из него эту заразу, чтобы вылечить его, чтобы сделать его нормальным человеком, нормальным мужиком!

— Проще и дешевле было бы его сразу убить, — не сдержался Дарчиев. — И это была совершенно случайная встреча. Держите его взаперти тогда уж... Хотя мы говорим не о том, о чем следовало бы...

— Что это значит? — насупился генерал.

— Я пришел говорить не про свою должность и не про вашего сына...

— О чем же ты еще можешь говорить?

— О Романове.

— О Романове поздно говорить, потому что ты проворонил...

— Романов связался со мной вчера.

Стрыгин хотел что-то сказать, раскрыл рот, но потом медленно сомкнул губы и просто покачал головой.