Вельяминовы. За горизонт. Книга 1

– Это не мое дело, – напомнил он себе, – Комитет знает, чем занимается… – трибуны захлопали, в динамике загремел голос диктора:

– Номер первый, юниор Мария Журавлева, на жеребце Лорд… – зазвучала музыка, девочка легко вскочила в седло.

Красный карандаш отчеркнул фразу.

Товарищ Фрэзер, преподаватель, покачал светловолосой, поседевшей головой:

– С первой частью текста ты справился неплохо… – он проверял Сашино изложение, по опорным словам, – но дальше идет, как вы говорите, отсебятина… – мальчик покраснел:

– Сложный источник, Марк Петрович. У меня есть учебник военного перевода, но о дипломатии в книге почти не говорится…

Они с Сашей сидели в библиотеке, на первом этаже особняка. В комнате поставили уютные, обитые кожей кресла. За стеклом шкафов поблескивали переплеты Большой Советской Энциклопедии, полного собрания сочинений классиков марксизма, и Владимира Ильича. Отдельные полки отвели под иностранные книги. Маша привезла в Куйбышев библиотечку, с дореволюционными изданиями Дюма, Жюль Верна и Диккенса:

– Диккенсом и Войнич товарищ Фрэзер занимается с Машей, – подумал мальчик, – со мной он даже не обсуждает художественную литературу… – узнав, что Саша готовится к военной стезе, британец кивнул:

– Нужная лексика мне хорошо знакома… – больше он ничего не сказал, но Саша и так понимал, что преподаватель не штатский человек:

– То есть штатский, скорее всего дипломат, но на войне дипломаты часто становились разведчиками… – о своем настоящем имени учитель не говорил, а Саша не спрашивал:

– Его законсервировали, что называется. Он коммунист. Скорее всего, он попросил разрешения приехать в СССР, когда почувствовал неладное… – иностранцам закрыли доступ в Куйбышев:

– Здесь он в безопасности, – подумал Саша, – незваных гостей в городе ждать не стоит…

Мальчик посмотрел на антикварные часы, на каминной полке. В бывшем купеческом особняке восстановили и прочистили дымоходы, окружив камины медными решетками. Весело трещал огонь. В сером свете клонящегося к закату, декабрьского дня, блестели рамы картин, в простенках: «Ленин и ходоки», «Выступление депутатки», «Да здравствует советская наука!»

На последнем холсте ребята и девушки, в белых халатах, с комсомольскими значками, склонились над чертежами. Саша незаметно улыбнулся:

– Марта всегда показывает на рыженькую девушку, и говорит, что это она… – стрелка на часах приближалась к трем дня. Саша понял, что волнуется. После полдника, Михаил Иванович забирал его из особняка, на служебной машине. Генерал коротко заметил:

– Даже если бы я что-то знал, милый, я бы не мог тебе сказать. Приказы начальства не обсуждаются… – в Бузулуке, на закрытом аэродроме, Сашу ждал генерал Серов, новый председатель нового Комитета Государственной Безопасности. Мальчик решил, что его везут на встречу с товарищем Котовым:

– Либо он вернулся с задания, либо прилетел в отпуск… – и в том, и в другом случае, упоминать о коллеге покойного отца, было нельзя. Саша хорошо знал, что такое секретность:

– Но получится неловко, – смутился он, – товарищ Котов останется без подарка. Он хочет встретиться со мной, а я приеду с пустыми руками… – в ответ на робкую просьбу Саши, Маша Журавлева отмахнулась:

– Ерунда. Одним тортом больше, одним меньше, с нашим застольем, повар и не заметит… – его не спрашивали, зачем ему понадобился торт. Саша вез в Бузулук картонную коробку, с домашним наполеоном:

– Маша расстроилась, что я не смогу с ними отметить праздник, – вздохнул Саша, – но на «Щелкунчика» мы пойдем вместе, балет после нового года… – он понимал, что товарищ Котов не расскажет о своем задании:

– Он хочет повидаться, – сказал себе Саша, – он помнит обо мне. В конце концов, именно он, первым, сказал мне, кто я такой, на самом деле… – аккуратно запакованные подарки для Маши и Марты Саша оставлял под елкой. До него донесся голос товарища Фрэзера:

– Ты прав, текст сложный. Ты не обязан знать дипломатические выражения, но давай постараемся вспомнить нужные обороты речи… – в статье говорилось о нынешней работе дипломатов и секретного ведомства. Выписывая в тетрадь новые слова, под диктовку Марка Петровича, Саша поинтересовался:

– Что за этаж Х, в Лондоне, и почему все работники обозначены буквами… – Фрэзер, в прошлом Дональд Маклэйн, соратник Кима Филби, развел руками:

– Понятия не имею, Александр. Но, по слухам, там всем заправляет некий М, кем бы он ни был… – Фрэзер проверил колонку слов, в тетради Саши:

– Отлично. Еще раз прочти текст и приступай к работе.

Подтянув к себе чистую тетрадку, Саша начал писать.

Бузулукский бор

Наум Исаакович Эйтингон узнал свои костюмы, два года назад висевшие в отделанной орехом гардеробной, в московской квартире. В его купленный в Париже саквояж неизвестный работник Комитета положил кашемировые, итальянские свитера, английскую туалетную воду.

Стоя у зеркала, Наум Исаакович понял, что за два года не похудел и не раздался. Он провел рукой по густым, черным, с заметной проседью волосам:

– На баланде меня не держат, но и разносолами не балуют. Однако к празднику Серов расстарался, накрыл поляну…

Эйтингон понятия не имел, где находится домик, напоминающий альпийское шале. На закрытую территорию его привезли в черной «Победе», с затемненными стеклами, в сопровождении машины охраны. Наручники, ему, правда, не надели, как не надевали их последние два года:

– Они не боятся, что я убегу, – вздохнул Эйтингон, – они уверены, что я не брошу своих малышей и Сашу… – об официальной семье он не думал:

– У них все в порядке. Хрущев не Сталин, им оставили квартиру и дачу, никто не снимал моих детей с работы… – ему разрешали один конверт в месяц. Сразу после ареста, во внутренней тюрьме Лубянки, осенью пятьдесят третьего, он попросил о письме девочкам и Павлу. Его следователь покачал головой: «Нет».

Поправив узел шелкового галстука, Эйтингон покосился на Серова. Председатель Комитета, с аппетитом ел большой бутерброд, с черной икрой. Свободной рукой он листал страницы какой-то папки:

– Не мои документы, – подумал Эйтингон, – но папка наша, с Лубянки… – он усмехнулся:

– Трофей, кстати. При штурме Берлина в зданиях нацистских министерств нашли много всякой канцелярии. Папки, ручки, карандаши, блокноты. Я тоже привез в Москву ящик блокнотов, а теперь ими пользуется Серов… – на белой, накрахмаленной скатерти лежала одна из его записных книжек.

Он не ожидал, что генерал скажет ему, где стоит коттедж:

– Где угодно, – горько подумал Эйтингон, – у нас большая страна. На прогулках я ничего не вижу, кроме неба… – его держали в отдельно стоящем здании, при какой-то колонии. Эйтингон слышал лай собак, далекие распоряжения, в динамике. Иногда до него доносился лязг засовов, в коридоре. Гулять его выпускали в наглухо закрытый дворик, зимой занесенный снегом. Весной сугробы стаяли. Наум Исаакович надеялся на землю, и, может быть, даже на траву, но увидел только серую брусчатку: