Венчание со страхом

— А где же ты целую ночь болтался?

— Нигде. Сел в машину и поехал.

— А днем?

— В офисе. Дела, брат, делишки…

— И не звонил ей? — допытывался Мещерский. Кравченко снова выпустил дым колечками.

— Странные вы люди, Вадя.

— Я — один.

— Нет, вы оба! — Мещерский тряхнул приятеля за плечо. — А я круглый болван, потому что служу громоотводом между вами. Она же… Катя… Ей же помощь нужна! Она сама только позавчера говорила: хочу, чтобы мы все вместе…

— Раскрывали убийства, — передразнил Кравченко. — Все раскрывали, раскрывали.

— Ничего смешного. Она же чувствует, как вы отдаляетесь друг от друга. Она хочет этому помешать. Но по-иному она не может. Ты сам виноват в этом. Эти ваши отношения — твое детище. Когда она чувствует, что ты не отзываешься, она просто замыкается.

— Она могла бы попросить меня.

— Да не будет она тебя просить! — взорвался Мещерский. — Пора б тебе уж знать ее характер. Она ни о чем таком тебя просить не будет, потому что ты сам…

— Я себя уже не переделаю, Серега.

— А она себя — тем более.

Кравченко оперся на руку и приподнялся.

— Ну было б все дело в мужике, — молвил он горько, — я бы понял. А так…

Мещерский только махнул рукой. Потом спросил:

— Она дома сейчас?

— Вчера сказала, что снова поедет сегодня в Каменск. Дома, наверное, уже.

— А зачем она туда опять собралась? Кравченко пожал плечами.

— После таких шуток как-то нетактично мне было, старик, интересоваться.

— Ты что, даже не спросил ее? — Мещерский сдернул со столика телефон-трубку и швырнул приятелю. — На, позвони ей. — Но, увидев, что тот не собирается этого делать, повысил голос, что бывало с ним довольно редко: — Я сказал: позвони ей.

Кравченко нехотя набрал номер Катиной квартиры, телефон молчал.

Молчал он и в девять, и в двенадцать, и в час, и в половину второго ночи.

В третьем часу утра приятели спустились во двор и сели в кравченковскую «семерку». У самых ее дверей Мещерский, ежившийся от холода, наткнулся на трупик голубя — недоеденную добычу кошки.

— Смерть производит гораздо более тяжкое впечатление летом, чем в другое время года, — сказал он, прикрывая останки птицы сломанной с куста веткой. — Яркое солнце, буйство природы и холод могилы, и мрак — несовместимы.

Кравченко завел мотор. По пути в Каменск они молчали. Князь видел в переднем зеркальце лицо своего друга: оно словно застыло. В уголке губ Вадима торчала давно потухшая сигарета.

Глава 24 ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ НОМЕР ОДИН

Дни, прошедшие с момента памятного общения с Константином Юзбашевым, оказались для Колосова весьма непростыми. Сложившаяся ситуация требовала принятия ясного решения. Следователь Спасской прокуратуры, ведущий дело Калязиной, склонялся к более мягкому варианту развития событий, явно оттягивая срок привлечения этолога к уголовной ответственности за умышленное убийство. Следователь вполне справедливо требовал веских доказательств, улик неопровержимых и бесспорных. В противном случае прокуратура только пожимала плечами и устало возвращалась к грудам уголовных дел.

Прошли сутки, миновали вторые, третьи. О Юзбашеве не сообщалось ничего нового. Наружное наблюдение докладывало, что объект целыми днями не покидает территорию шапито. Никита терпеливо выжидал, в глубине души отчаянно скучая, как вдруг одно происшествие, случившееся утром в среду, внесло некоторое разнообразие и азарт в атмосферу этой малость затянувшейся охоты за призраком.

Никита сидел у себя в кабинете. Просматривал взятые на проверку у молодых сотрудников оперативно-розыскные дела.

В кабинет, подобно тайфуну, ворвался Коваленко.

— Взяли! — возвестил он с порога. — Геронтофила взяли! Попытка нападения на старуху и — в четвертый раз обломилось!

— Где? — Никита, хотя сердце его и прыгало в груди, вложил в вопрос всю свою выдержку.

— На Красной Даче.

Красная Дача, поселочек, расположенный в двадцати километрах от Клина, славился фабрикой, где производили эмалированную посуду. Опергруппа выехала туда немедленно. И на этот раз пути вели сыщиков в сторону, противоположную Новоспасской зообазе.

Подробности происшествия, сообщенные Колосову начальником местной милиции по телефону, отличались краткостью: накануне ночью на гражданку Тихонову Варвару Филимоновну семидесяти пяти лет, работавшую ночным сторожем упаковочного цеха фабрики, было совершено нападение неизвестного в маске.

Зажав старушке рот, тот поволок ее к складским помещениям, где, как деликатно выразился начальник милиции, «попытался лишить ее одежды и предметов интимного туалета и вступить в половые отношения». Тихонова подняла крик. На ее счастье, мимо складов проходили двое подгулявших рабочих. Нападавший бросил жертву и, как был в не застегнутых штанах, кинулся наутек. Парни догнали его, намяли бока, скрутили, затем позвонили с проходной фабрики в милицию.

Сняв с пойманного маску, оказавшуюся шерстяным чулком с прорезями для глаз, они, к великому своему удивлению, узнали в нападавшем фабричного технолога Илью Киселева.

— Сколько ему лет? — осведомился Никита.

— Тридцать семь, — ответил начальник милиции. — Женат. Уважаемый интеллигентный человек. И вот поди ж ты! Жена — красивая баба, в коммерческой точке работает. А он надо же — на мощи польстился.

На всем пути на Красную Дачу словечко геронтофилия не давало сыщикам покоя. Происшествие обсуждали все: некоторым уже казалось, что с поимкой технолога-извращенца ставится точка в деле «убийцы старушек», другие, более осторожные, только хмурились и предостерегали от забегания вперед событий.

— Геронтофилия — редчайшее извращение, — возражал оппонентам Коваленко. — По теории вероятностей не получится, чтобы у нас в области в одно время действовали сразу два таких вот чертушки. Да наверняка это он!

Колосов слушал всех молча. Сидел на заднем сиденье дежурной «Волги», курил, стряхивал пепел за опущенное стекло. Мимо мелькали поля, леса, деревеньки и снова поля — заброшенные, заросшие травой и желтенькими цветами, названия которых он не знал. На душе начальника отдела убийств скребли кошки. Несомненно было только одно: геронтофилия действительно очень редкое извращение.