Венец Чингисхана

– С какой стати? – заорали мать с сыном хором, хотя я даже не успела назвать сумму.

Нет, ну с кем я жила полтора года! А свекровь – это же ужас какой-то, она еще говорит об интеллигентности!

– Теперь насчет жилплощади, – заговорила мадам Аксюта, – мне, конечно, все равно, квартира не моя, но вот мама… – она махнула рукой с толстыми пальцами, унизанными жуткими кольцами, – мама хочет остаться здесь.

– А мне куда? – я оторопела.

– Тебе что-нибудь подберем, – теперь мадам махнула рукой неопределенно, на пальце сверкнул бриллиант величиной с булыжник, который, как известно, оружие пролетариата, – однушку какую-нибудь. Я в строительном бизнесе работаю, это не проблема…

– Ага, сейчас, однушку! – Я вконец разозлилась. – Меньше двухкомнатной ни за что не возьму! В приличном районе, и дом чтобы новый, с охраной и парковкой! Этаж не первый, не последний, и чтобы обязательно балкон или лоджия…

Я запнулась, наткнувшись на взгляд мадам. Очень мне не понравился ее взгляд. И вид тоже. Щеки ее из просто румяных стали малиновыми, а глаза спрятались в щелочки и оттуда сверкали уже не всяческим недоверием, а самой настоящей злостью.

Аксюта вскочила с дивана и рявкнула:

– А губа не треснет? Ты, шавка подзаборная, заткнись и бери, что дают, пока я не передумала! И на моей дороге не становись – раздавлю, мокрого места не останется!

– Ах ты! – Я почувствовала, что бешенство заливает мне глаза. – У себя на стройке на работяг ори! Пошла вон из моего дома! Я пока еще тут хозяйка! А ты, – я повернулась к мужу, – кому продался, идиот! Она же тебя с потрохами сожрет и не подавится! Не дам согласия ни на развод, ни на размен!

С этими словами я покинула гостиную и захлопнула за собой дверь спальни.

– Пожалеешь потом, да поздно будет! – сказала вслед Аксюта, теперь в голосе ее было олимпийское спокойствие.

Через некоторое время хлопнула входная дверь, очевидно, Аксюта ушла, Антон тоже. Свекровь поскреблась в мою дверь, бормотала что-то, но я обозвала ее старой сводней и послала подальше открытым текстом, после чего она удалилась к себе.

Только я начала засыпать, как явился Антон.

У нас на дверях спальни нет ни замка, ни задвижки, так что он вломился в комнату и начал скандалить.

Наслушалась я о себе таких вещей, что только диву давалась. Сама, разумеется, в долгу не осталась, уж очень он меня разозлил. В самом деле – если бы не я, он до сих пор сидел бы на заштатном канале со своими роликами. Кто привел в порядок его внешний вид? Кто на свои деньги покупал ему модную одежду? Кто пристроил его к собственному стоматологу? И теперь этот альфонс решил переметнуться под крылышко мадам Аксюты! Да и черт бы с ним, но он хочет меня еще и обобрать! Этот номер не пройдет!

В процессе разговора мы ругались, как извозчики, обзывали друг друга вовсе уж неприличными словами, я пыталась драться, но он ловко перехватывал мою руку. Наконец я исхитрилась и пнула его ногой под коленку, да так сильно, что он окончательно озверел.

– Все шмотки твои к чертям перережу! – орал он, прыгая на одной ноге.

– Ты что – совсем с ума сошла? – вторила ему свекровь. – У него же утром эфир!

– А мне теперь плевать! – ответила я, с удовлетворением глядя, как свекровь подставляет плечо и волочит своего дорогого сыночка в ванную на санобработку.

Однако, оставшись одна, я призадумалась. Антон дошел уже до ручки, меня совершенно не боится, а тут еще я разбила ему колено. Знаю, как трепетно он относится к собственной внешности, так что сейчас совершенно озверел. Поэтому ночью спокойно может зайти в спальню и испортить мою одежду – так, из вредности. Я не могу запереться на ключ – замка нету. Подумав немножко, я решила отнести пока самые ценные вещи в машину, что стояла во дворе. Потом придумаю, куда все это деть, а пока пускай в багажнике несколько коробок полежат.

Антон лежал на диване в гостиной, свекровь забинтовала ему колено и принесла чаю с лимоном, печенья и фруктов. Конфеты он не ест, зубы бережет, кофе тоже не пьет.

Я тихонько вынесла две коробки и чемодан и уместила все это в багажник своей «Мазды».

Из-за сложных семейных отношений спала я очень плохо. Долго ворочалась в кровати, безуспешно пытаясь заснуть. Раньше в таких случаях люди считали овец или слонов, сейчас это неактуально, и я считала в уме фирмы, в которых мне показали на дверь за последние дни, и те, которые мне еще предстояло посетить, хотя что-то подсказывало мне, что толку от этих посещений не будет.

Понятно, что такое занятие не способствовало здоровому крепкому сну. Однако постепенно усталость брала свое, глаза у меня уже начали слипаться, перед ними поплыли какие-то бессмысленные цветные узоры, и мне начал сниться сон.

Тимуджен два дня ехал на закат солнца, но все еще не видел кочевья хунгаритов. Голод и усталость лишали его сил. Кобыла его тоже спотыкалась от усталости. Когда солнце начало второй раз клониться к закату, впереди показался крутой обрывистый холм, на вершине которого виднелось сухое дерево. На этом дереве сидел черный ворон и мрачно смотрел на маленького всадника.

Лошадь Тимуджена остановилась как вкопанная и громко заржала. Черный ворон хрипло каркнул, словно ответил лошади Тимуджена на ее приветствие.

– Иди вперед, глупая скотина! – проговорил мальчик и ударил лошадь пятками. – Иди вперед, нам еще далеко до привала! Иди вперед, если не хочешь пойти на корм волкам!

Но лошадь и не думала идти.

Тимуджен обругал ее и снова взглянул на вершину холма.

Там, где прежде был только черный ворон, теперь стоял старик с редкой белоснежной бородой, в черном плаще из шкуры яка. Старик смотрел на Тимуджена, опираясь на длинный суковатый посох.

– Здравствуй, старый человек! – приветствовал его Тимуджен. – Не скажешь ли, далеко ли до кочевья хунгаритов?

– Здравствуй и ты, Тимуджен, сын Есугей-багатура! – ответил старец хриплым голосом, напоминающим воронье карканье. – Здравствуй, властитель тысячи народов!