Венец

Наверху замерзшие свадебные гости скоро отогрелись – было очень жарко от горевших в горнице бесчисленных свечей; гостей обносили горячим, дымящимся кушаньем, а вино, мед и крепкое пиво ходили вкруговую. Гул голосов и громкое жевание отдавались далеким рокотом в ушах Кристин.

Она все никак не могла согреться. Спустя некоторое время у нее начали гореть щеки, но ноги не хотели оттаивать, и по спине пробегала холодная дрожь. Кристин сидела на почетном месте рядом с Эрлендом, невольно наклоняясь вперед под тяжестью всех надетых на нее золотых украшений.

Каждый раз, как жених пил за ее здоровье, она не могла отвести взор от красных пятен и полос, резко выступавших на лице Эрленда теперь, тогда он стал согреваться после езды по холоду. Это были следы ожогов, оставшихся еще с лета.

Вчера вечером ее охватил невероятный страх, когда они ужинали в Сюндбю и она встретилась взором с потухшим взглядом Бьёрна, сына Гюннара, устремленным на нее и на Эрленда, – глаза его не мигали и не двигались. Господина Бьёрна вырядили в рыцарское платье – он выглядел в нем словно мертвец, возвращенный к жизни заклинаниями.

Ночью она лежала вместе с фру Осхильд – та была из всех свадебных гостей ближайшей родственницей жениха.

– Что с тобою, Кристин? – сказала фру Осхильд немного раздраженно. – Уж додержись до конца и не падай так духом!..

– Я думаю, – дрожа сказала Кристин, – обо всех тех, кому мы причинили зло, чтобы дожить до этого дня…

– Вам и самим-то тоже жилось не очень хорошо, – сказала фру Осхильд. – Во всяком случае, Эрленду! А тебе, пожалуй, было еще хуже!

– Я думаю о его беззащитных детях, – сказала невеста все так же, – мне хотелось бы знать, известно ли им, что их отец справляет сегодня свадьбу.

– Думай о собственном ребенке, – сказала Осхильд. – Будь рада, что празднуешь свадьбу с его отцом!

Кристин некоторое время лежала молча, словно проваливаясь в пропасть головокружения. Было так странно слышать о том, что наполняло ее мысли каждый божий день на протяжении с лишком трех месяцев и о чем она не могла произнести ни слова ни одной живой душе. Но это помогло ей только на короткое время.

– Я думаю о той, которой пришлось поплатиться жизнью за любовь свою к Эрленду, – прошептала она дрожа.

– Ты сама можешь поплатиться жизнью еще до того, как станешь на полгода старше! – резко ответила фру Осхильд. – Радуйся же, пока можешь!.. Что же мне сказать тебе, Кристин, – вымолвила старуха в отчаянии, – или ты теперь совершенно потеряла мужество? В свое время от вас потребуют, чтобы вы расплатились за все, что вами взято от жизни, можешь не беспокоиться!..

Но Кристин чувствовала, что все рушилось в ее душе, обвал за обвалом сносил ту постройку, которую она возвела после того ужасного дня в Хэуге. В то первое время она слепо и безумно думала о том, чтобы продержаться еще, чтобы продержаться еще хоть один лишний день. И она продержалась, пока наконец не стало легче, а потом и совсем легко, когда она отбросила от себя все мысли, кроме одной: наконец-то наступает день их свадьбы, свадьбы с Эрлендом!

Они с Эрлендом стояли рядом на коленях во время службы. Но все казалось Кристин каким-то видением: свечи, картины, отблески на сосудах, священники в белых полотняных одеждах и коротких накидках. Кристин словно во сне видела всех этих людей, которые знали ее в ее прежней жизни и стояли теперь тут, рядом; в своих непривычно праздничных нарядах, переполняя всю церковь. А господин Бьёрн стоял, прислонясь к колонне, и смотрел на брачащихся своим мертвым взором – Кристин чудилось, что и другой мертвец должен был бы появиться вместе с ним, рука об руку!

Кристин сделала попытку смотреть на изображение святого Улава – он стоял белый, румяный и прекрасный, опираясь на секиру и попирая ногами свое собственное грешное человеческое естество, – но господин Бьёрн невольно притягивал к себе ее взгляд. А рядом с ним она видела мертвое лицо Элины, дочери Орма, – равнодушно глядела она на них. Они растоптали ее для того, чтобы прийти сюда, и она уступала им путь!

Мертвая поднялась и сбросила с себя все камни, которыми Кристин так старалась завалить ее могилу. Растраченная молодость Эрленда, его честь и благополучие, расположение друзей, спасение его души… Мертвая стряхнула с себя все это. "Он хотел обладать мною, а я хотела обладать им, ты захотела обладать им, и он захотел обладать тобою! – говорила Элина. – Я поплатилась, и он поплатится, и ты поплатишься, когда придет твое время. Когда грех совершен, то он порождает смерть…"

Кристин казалось, что они с Эрлендом стоят на коленях на холодном камне. Эрленд с красными пятнами ожогов на бледном лице преклонил колени, она стояла на коленях с тяжелым брачным венцом на голове, чувствуя во чреве глухую давящую тяжесть – бремя греха, которое она носила. Она играла и носилась со своим грехом, измеряла его величину, словно в детской игре… Пресвятая дева, ведь скоро наступит время, когда он будет лежать перед нею уже выношенным, будет смотреть на нее живыми глазами, показывать ей огненные знаки греха, отвратительное уродство греха, с ненавистью бить искалеченными руками в грудь своей матери! Когда она родит ребенка, когда она увидит на нем знаки греха и полюбит его, как полюбила свой грех, тогда игра будет доиграна до конца.

Кристин подумала: а что, если закричать сейчас так, чтобы крик врезался в низкие мужские голоса, поющие обедню, и прозвучал эхом над толпою?.. Исчезнет ли тогда лицо Элины, появится ли жизнь в глазах мертвецов? Но она крепко стиснула зубы.

"…Святой Король Улав, я взываю к тебе! Тебя одного из всех, восседающих на небесах, прошу я, ибо знаю, что ты возлюбил справедливость Божию превыше всего! Я призываю тебя, чтобы ты простер руку свою над невинным, находящимся в утробе моей! Отврати гнев Божий от невинного, обрати его на меня, аминь, во имя святого короля!.."

"Мои ведь дети, – говорила Элина, – тоже невинны, а для них нет места в стране, где живут христиане! Твой ребенок зачат в беззаконии, как и мои! Не можешь ты требовать для него никаких прав в той стране, откуда ты сама ушла, как и я не могла требовать прав для своих детей!.."

"…Святой Улав, я все же прошу о милосердии! Вымоли у Бога милости для моего сына, возьми его под свою защиту, тогда я босая пойду с ребенком на руках в твою церковь, и снесу тебе свою золотую мишуру, и возложу ее на твой алтарь, если только ты захочешь помочь мне, аминь!.."

Лицо у нее застыло и стало будто каменным: так старалась она совладать с собой и успокоиться, но все тело ее дрожало и трепетало, пока она стояла на коленях и ее венчали с Эрлендом.

И вот она сидела вместе с Эрлендом дома на почетном месте, и все кругом казалось ей видением в лихорадочном бреду.

В горнице звучали арфы и виолы игрецов, и из нижней горницы и со двора тоже доносились пение и музыка. Красный отсвет огней проникал в дом, когда открывались двери и вносилось или выносилось кушанье или питье.