Венецианский аспид

– Харчок, стукни его, – крикнул я.

Взгляд от моего евреища я оторвал ровно настолько, чтоб заметить, как Харчок разбил тяжелую трехногую табуретку о голову братца с ножиком. По комнате разлетелись щепа, растопка и мелкие брызги крови. Поверженный брат обмяк на полу, вполне без сознания, а то и вполне мертвый.

За оставшийся кинжал я держался крепко.

– Харчок, подай-ка мне кинжал из ноги того парня. И у этого из-под колена вытащи.

– Кукан! – произнес Харчок, заметив, что я вновь воссоединился со своим жезлом. Куклу на палке я сунул себе под камзол, пока мы плыли. – Мой маленький дружочек.

– Тащи кинжалы, слюнявый ты дредноут, – сказал ему Кукан, несколько запыхавшийся от всех этих кувырков и прочего.

Харчок обошел стол с окровавленным ножом в одной руке и посмотрел на евреище, громоздившееся в дверях.

– Я ножик вытащу – будет больно, – сказал ему мой огромный олух без всякой угрозы. – Изи-ни.

Громадного евреища, похоже, вид существа в форме человека, превышавшего его габаритами, тревожил почти так же, как кинжал у себя под коленкой.

– И он, и я – мы оба тебя убьем, если твоя рука с дубинкой дернется, Хам, поэтому будь храбр, дабы не оказаться убитым дважды.

– Я Яфет, – промолвил здоровенный иудей.

– Мне наспускать йеровоам еврейской спермы, желтошляпый фигляр. Дернешься – помрешь.

Яфет ахнул, когда Харчок выдернул кинжал у него из-под колена. А стоило ему отойти, как на Яфета сбоку налетела Джессика с полупустой винной бутылкой, и та завершила свою дугу в воздухе, отскочив от лба громадного евреища. Не разбилась, но громила попятился на несколько шагов на улицу.

– Отличная попытка, солнышко, – сказал я. – Не могу ничего сказать о толщине его шляпы или плотности его тыквы, но у нормального парняги мозги бы точно разлетелись.

Она улыбнулась и сделала книксен, хотя от последних нескольких минут приключения ее еще потряхивало.

– Забирай своего брата и вали домой, – сказал я Яфету. – Расскажешь Тубалу, что тут случилось. И передай, что между ним и увечьями больше нет никаких слоев. Если через два часа он еще на Ла Джудекке, и он, и вся его семья к утру будут плавать мертвыми по каналу. Вы оба в том числе.

Жалко хромая, Яфет обошел дом и выволок брата за ноги из боковой двери. Хам при этом постанывал – очевидно, Харчок его все-таки не прикончил.

– Спысиб, – сказал Харчок, когда Яфет понес брата прочь.

– Харчок, на пристани лежит узел с одеждой, будь добр – притащи, пока его себе не забрал прилив.

– Это потрясно было, Карман.

– Ступай, парнишка. Нам этот узел очень нужен.

Шайлок стоял посреди комнаты, не шевелясь. Ровно где и был, когда я вплыл в дом.

– Так что, – спросил я, – Марко Поло отыскал путь домой?

– Да, – ответил старик. – Дукаты он мне вернул с процентом.

– Вот и славно. А шкатулки мне оставил?

– Да, – ответила Джессика. – Как ты просил.

– Тубал был мне другом много лет. И теперь прислал этих мальчиков меня убить? Он бы не стал так поступать из злобы. Должно быть, ему заплатили.

– Без булды, Шайлок, – сказал я. – Чистый расчет.

– А ты проворней, чем я думал, – промолвил Шайлок, печально сам себе кивая.

– Его колдун подлечил «кошачьим сиропом», точно, потому и быстрота у него волшебная, – рек Кукан.

– Правда? – спросила Джессика, распахнув глаза.

– Не-а, я вам головы морочу. Я ж просто деревянный лоботряс, – сказала кукла, пристукнув еврейку по попе и звякнув при этом бубенцами.

Явление двадцать третье Процесс

ХОР:

Когда война порождает торговлю, а торговля есть закон, прибыль правит благоразумьем, а правосудие хромает. И вот узрите – Венецианский суд, внушительное строение на Большом канале, и среди юристов, сенаторов, граждан и взыскующих правосудия стоят чужеземные купцы и сановники – они здесь наблюдают нормы права в действии, сам хребет республики, гарантии для их честной торговли с городом-государством вод. И тут же, среди разряженных дураков и переодетых в мужское дев Шайлок жаждет своей сладкой мести – клинком, выкованным из иронии.

– Это кто такие будут? – спросил Харчок. Мы стояли с Джессикой в пиратском костюме у задней стены залы суда.

– Один помпезный псих, который никак не может не ломиться сквозь четвертую стену, наподобие огромного тупоумного тарана, – ответил я. – Не обращай внимания.

Судебный пристав всех призвал к порядку. Над ним, на помосте, восседал Малый совет, в центре – сам дож в роскошной мантии золото-с-серебром и в шляпе, больше всего похожей на белый перевернутый гульфик с золотой каймой.

– Здесь ли купец Антонио Доннола? – спросил дож.

– Я, ваша светлость, здесь [260] , – произнес Антонио, выходя из-под большой арки у нас за спинами. С одного боку его сопровождал Бассанио, с другого – Яго. Яго? А он почему это на свободе, расхаживает тут, как бродячая чума в сапогах? Да еще и вооруженный, мать его ети?

– Мне очень жаль тебя, – сказал дож. – Имеешь дело ты с каменным врагом, бесчеловечным, на жалость не способным; нету в нем ни капли милосердия [261] .

260

Там же, акт IV, сц. 1, пер. И. Мандельштама.

261

Там же, пер. Т. Щепкиной-Куперник.

М-да, Шайлока он тут изобразил несколько предвзято – будь я каким-нибудь иностранным купцом, желающим вкусить хваленой венецианской юриспруденции, я б точно задумался: «Желтый колпак в суд надевать мне явно не стоит, а то эти ебучки как пить дать швырнут на растерзанье псам». Кукан дернулся у меня под камзолом, прося дозволенья выступить перед судом с этим заявлением.

– Я слышал, – отвечал Антонио, – что вы весьма старались, ваша светлость, его смягчить. Но так как он уперся и оградить от подлости его меня законные не могут средства, то я смиренье противопоставлю его свирепости и претерплю спокойно ярость моего тирана [262] .

262

Там же, пер. И. Мандельштама.

– Кто-нибудь подите и еврея призовите [263] , – скомандовал дож.

– Шайлок! – крикнул судебный пристав, и старый еврей проковылял вперед в своем обычном темном кафтане и желтой скуфье. Сегодня единственное отличье в облике его состояло в том, что на поясе он рядом с кошелем нес длинный разделочный нож в кожаных ножнах.

– Очистить место. Пусть он стоит пред нами [264] , – распорядился дож.

Шайлок миновал одну из множества бронзовых жаровен, зажженных по всей зале для тепла в этот морозный день, и остановился перед помостом.

263

Там же, пер. О. Сороки.

264

Там же, пер. П. Вейнберга.