Венера в мехах
Шрифт:
– Так отшвырни меня ногой, когда я надоем тебе! Я хочу быть твоим рабом…
– Я чувствую, что во мне дремлют опасные наклонности,– заговорила после паузы Ванда, когда мы прошли вместе несколько шагов, – а ты их пробуждаешь, и не в свою пользу, ты это должен же понять! Ты так увлекательно рисуешь жажду наслаждений – жестокость, высокомерную властность…
Что ты скажешь, если я поддамся искушению и на тебе первом испробую силу,– как тиран Дионисий, приказавший изжарить в новоизобретенном железном быке его изобретателя, чтобы на нем первом убедиться, действительно ли его крики
Что, если я окажусь женщиной-Дионисием?
– О, будь Дионисием! – воскликнул я. – Тогда осуществится моя греза. Доброй или злой – тебе я принадлежу весь, выбирай сама. Меня влечет рок, который я ношу в своей груди, – влечет властно, демонически…
«Любимый мой!
Я не хочу видеть тебя ни сегодня, ни завтра. Приходи только послезавтра вечером и – рабом моим.
Твоя повелительница
Ванда».
Рабом моим было подчеркнуто.
Я получил записку рано утром, прочел, перечитал ее снова, затем велел оседлать себе осла – самое подходящее верховое животное для ученого – и поехал в горы, чтобы заглушить там среди величавой природы Карпат мою страсть, мое томление…
И вот я вернулся – усталый, истомленный голодом и жаждой и прежде всего влюбленный.
Я быстро переодеваюсь и через несколько секунд стучусь у ее двери.
– Войдите!
Я вхожу. Она стоит среди комнаты в белом атласном платье, струящемся, как потоки света, вдоль ее тела, и в кацавейке из пурпурного атласа с роскошной, великолепной горностаевой опушкой, с бриллиантовой диадемой на осыпанных пудрой, словно снегом, волосах, со скрещенными на груди руками, со сдвинутыми бровями.
– Ванда!
Я бросился к ней, хочу охватить ее руками, поцелован, ее… Она отступает на шаг и окидывает меня взглядом с головь до ног.
– Раб!
– Повелительница моя! – Я опускаюсь на колени и целую подол ее платья.
– Вот так!
– О, как ты прекрасна!
– Я нравлюсь тебе? – Она подходит к зеркалу и оглядывает себя с горделивым удовольствием.
– Ты сведешь меня с ума!
Она презрительно выпятила нижнюю губу и насмешливо взглянула на меня из-за полуопущенных век.
– Подай мне хлыст.
Я оглянулся вокруг, намереваясь встать за ним.
– Нет! Оставайся на коленях! – воскликнула она, подошла к камину, взяла с карниза хлыст и хлестнула им по воздуху, глядя с улыбкой на меня, потом начала медленно засучивать рукава кацавейки.
– Дивная женщина! – воскликнул я.
– Молчи, раб!
Посмотрев на меня мрачным, даже диким взглядом, она вдруг ударила меня хлыстом… Но в ту же секунду склонилась ко мне с выражением сострадания на лице, нежно обвила мою голову рукой и спросила полусконфуженно, полуиспуганно:
– Я сделала тебе больно?
– Нет! Но если бы и сделала,– боль, которую ты мне причинишь, для меня наслаждение. Бей же, если это доставляет
тебе удовольствие.– Но мне это совсем не доставляет удовольствия.
Меня снова охватило то странное опьянение.
– Бей меня! – молил я.– Бей меня, без всякой жалости!
Ванда взмахнула хлыстом и два раза ударила меня.
– Довольно тебе?
– Нет!
– Серьезно нет?
– Бей меня, прошу тебя, – для меня это наслаждение.
– Да, потому что ты отлично знаешь, что это несерьезно, что у меня не хватит духу сделать тебе больно. Мне противна вся эта грубая игра. Если бы я действительно была такой женщиной, которая способна хлестать своего раба, я была бы тебе отвратительна.
– Нет, Ванда, нет! Я люблю тебя больше, чем самого себя, я отдаюсь тебе весь, на жизнь и на смерть,– ты в самом деле можешь делать со мной все, что тебе вздумается, по первому безудержному капризу…
– Северин!
– Топчи меня ногами! – воскликнул я, распростершись перед ней вниз лицом.
– Я ненавижу всякую комедию! – нетерпеливо воскликнула Ванда.
Наступила жуткая тишина.
– Северин, предостерегаю тебя еще раз, в последний раз…– прервала молчание Ванда.
– Если любишь меня, будь жестока со мной! – умоляюще проговорил я, подымая глаза на нее.
– Если люблю тебя? – протяжно повторила Ванда. – Ну хорошо же! – Она отступила на шаг и оглядела меня с мрачной усмешкой. – Так будь же моим рабом и почувствуй, что значит отдаться всецело в руки женщины!
И в тот же миг она наступила ногой на меня.
– Ну, раб, нравится тебе это?
И взмахнула хлыстом.
– Встань!
Я хотел встать на ноги.
– Не так! – приказала она. – На колени!
Я повиновался, и она начала хлестать меня.
Удары – частые, сильные – быстро сыпались мне на спину, на руки, каждый врезывался мне в тело, и оно ныло от жгучей боли, но боль приводила меня в восторг, потому что мне причиняла ее она, которую я боготворил, за которую во всякую минуту готов был отдать жизнь.
Она остановилась.
– Я начинаю находить в этом удовольствие, – заговорила она. – На сегодня довольно, но мной овладевает дьявольское любопытство – посмотреть, насколько хватит твоих сил… жестокое желание – видеть, как ты трепещешь под ударами моего хлыста, как извиваешься… потом услышать твои стоны и жалобы… и мольбы о пощаде – и все хлестать, хлестать, пока ты не лишишься чувств. Ты разбудил опасные наклонности в моей душе. Ну, а теперь вставай.
Я схватил ее руку, чтобы прижаться к ней губами.
– Что за дерзость!
Она оттолкнула меня ногой от себя.
– Прочь с глаз моих, раб!
Как в лихорадке, проспал я в смутных снах всю ночь. Едва светало, когда я проснулся.
Что случилось в действительности из того, что проносится в моем воспоминании? Что было и что я только видел во сне? Меня хлестали, это несомненно – я еще чувствую боль от каждого удара, я могу сосчитать жгучие красные полосы на своем теле. И хлестала меня она! Да, теперь мне все ясно.
Моя фантазия стала действительностью. Что же я чувствую? Разочаровало ли меня превращение моей грезы в действительность?