Венера. Переплетая обрывки жизни

— Венера, ты в своем уме? — зашипел на меня Феликс, когда мы вышли из спальни свекрови.

— Если честно, я в этом не уверена, — призналась я, — Феликс, поверь мне, я не причиню ей вреда. Я хочу помочь.

Я рассказала ему об увиденном днем, о своей вспышке гнева и поспешном решении. Могу предположить, что материнский инстинкт затуманил моё сознание.

— Я найму другую сиделку, вот и всё. Ты не будешь ухаживать за ней. Это даже не обсуждается, — отрезал он и уставился на меня, сжав челюсть.

— Послушай, — я коснулась его плеча ладонью. — Дай мне попробовать, я искренне хочу это сделать. Если пойму, что не тяну, слишком тяжело, сразу же признаюсь в этом. Разве посторонние люди будут относиться к ней лучше меня?

Мне показалось, что Феликс немного смягчился. Это очень радовало.

— Ты не сможешь профессионально оказывать ей помощь, — возразил он, но уже не так категорично.

— Я быстро научусь. Я уже знаю весь график. Позволь мне. Пожалуйста.

Мольба в моем голосе заставила его смягчиться.

— Венера, ты в положении. Зачем тебе это? — устало спросил он, сдаваясь.

Я могла только пожать плечами и, повинуясь порыву, прижаться к нему, зная, что Феликс уже дал своё беззвучное согласие.

Как она на меня смотрела… Боже мой… Мне так был знаком этот взгляд затравленного зверя, ждущего подвох. Именно этой реакции меня когда — то научил её сын.

Полтора месяца я молча ухаживала за ней, подстраиваясь под её режим. Мне было довольно не просто, но я очень старалась. Мучало меня только то, что особых улучшений заметно не было. Она всё так же не разговаривала и не двигалась сама.

Шел пятый месяц моей беременности, но засчет теплых и просторных вещей, что я носила, мой небольшой живот был совершенно незаметен. И я как — то не спешила сообщать тикин Мэри, что она станет бабушкой. Мало ли, может, это ухудшит её состояние?

Сначала Феликс скептически относился к моей затее, но спустя пару недель, когда от меня не последовало жалоб, признал, что, возможно, оно и к лучшему. Ведь теперь мы жили под одной крышей, ко всему прочему. Я была у него перед глазами, он мог видеть, что я в порядке. И плюс мне было приятно засыпать в его объятиях, чувствуя защиту.

За окном шел первый снег, в доме стояла тишина. Было раннее утро, я помогала свекрови завтракать. Когда мы закончили, я осторожно вытерла ей рот и убрала тарелки подальше.

— Давайте я вас тепло одену, и мы немного погуляем под снегом? Так красиво на улице. — Я с энтузиазмом взглянула на падающие хлопья.

— Оставь моего сына. Ты не сделаешь его счастливым.

Я остолбенела, услышав её голос. В полном ступоре я неосознанно приоткрыла рот и уставилась на неё.

— Я не желаю тебе ничего плохого. Я хочу, чтобы мой сын был счастлив. А с тех пор, как ты появилась в нашей жизни, он изменился в худшую сторону.

— И как давно вы можете говорить? — подозрительно спросила, пытаясь прийти в себя.

Естественно, она не ответила. Тикин Мэри хоть и говорила несвойственно медленно, но слова выговаривала четко. Дикция и прежний характер на месте!

— Рада, что вам лучше, — искренне произнесла я, — и мне жаль вас огорчать, но, как бы раньше я ни мечтала уйти от вашего сына, сейчас это невозможно. Я беременна. Уже пятый месяц подходит к концу. Мы с Феликсом дали друг другу шанс. Как к этому относиться — ваше право. Но не просите меня его оставить.

Мне показалось, что её глаза зажглись светом. И чтобы дать ей возможность переварить новость, я взяла поднос и покинула помещение на добрых полчаса.

Нам давали хорошие прогнозы, свекровь шла на поправку, уже двигала кистью правой руки и выглядела намного лучше. Она меня не просила об этом, но каждое утро после ванных процедур я наносила ей макияж, чтобы женщина чувствовала себя как раньше. Возражений с её стороны не было.

Мы с ней не обсуждали ни моё положение, ни наше совместное будущее. В основном только бытовые вопросы — если ей что — то нужно было, она просила меня об этом. Теперь я читала ей различные произведения классики, дольше гуляла на свежем воздухе и чувствовала себя счастливее. И не только я. Но и Феликс. По тому, как он на меня смотрел, я чувствовала беззвучную благодарность.

Я теперь была уверена, что всё у нас налаживается по — настоящему.

Она скончалась ночью в середине декабря. Остановилось сердце. Врач сказал, что это не редкость, когда после очевидных улучшений вдруг настает летальный исход. Я находилась в шоке. Именно я обнаружила её утром, по своему обыкновению зайдя помочь встать с постели.

Мне было невыносимо плохо, но Феликсу — в миллионы раз хуже. Он держался, но мне хватало одного взгляда в его сторону, чтобы на физическом уровне ощутить эту боль.

Дома постоянно сновали люди. На панихиду пришла целая толпа. Даже моя мама прилетела. Она очень помогла мне морально, без неё я вряд ли бы смогла достойно пройти через всё это.

Мы проводили последних посетителей, и я поднялась в спальню, где уже давно бездвижно лежал Феликс. От одного взгляда на его лицо у меня перехватило дыхание. Горло сковало уже давно знакомым спазмом, так похожим на тяжелый и неспособный вырваться наружу крик отчаяния. Подойти к нему и крепко обнять, погладить по щеке, утешить, подобрать сотни слов, в которых чувствовалась бы моя нежность, моя искренность и готовность быть ему опорой… Вот чего мне хотелось. Но вместо этого я как — то неуверенно подняла руку вверх и спустя секунду безвольно опустила её.

Я вышла из комнаты, чтобы дать ему побыть одному, не зная, что в этом случае правильно — уйти или остаться. Но из двух зол я была обязана выбрать наименьшее. Феликс — мужчина, а мужчины не терпят, когда ты ощущаешь их слабость.

Роза убирала чашки со стола, когда я вошла в кухню, кусая губы от волнения.

— Ты не осталась? — удивилась она.

Подняв на неё глаза, я попыталась выдать что — то в свое оправдание, но у меня не вышло. Я беззвучно открыла и закрыла рот, после чего слабо помотала головой из стороны в сторону. Слезы, будто десятки невидимых канатов, душили горло, и мне с трудом удавалось их сдерживать. Не хотелось, чтобы подруга переживала ещё и за меня.

Помещение наполнилось тяжелым вздохом безвыходности. Никто из нас не мог понять, как правильнее поступить в этой ситуации.

— Венер, всё же, лучше тебе пойти к нему.

— Я тоже этого хочу, но мне страшно, что я сделаю что — то не так, — призналась я.

— Если ты сделаешь что — то не так, он тебе точно об этом скажет. Иди.

И Роза подтолкнула меня к двери, а я покорно поднялась в спальню и вновь осторожно открыла дверь. Чтобы не передумать, быстро подошла к кровати и подсела к Феликсу. Затем попыталась обнять его. И снова открыла рот, чтобы что — то сказать, но вместо этого вдруг разрыдалась. Я плакала горько, с надрывами и спазмами, сожалея и сочувствуя его горю. Он же крепче прижимал меня к себе. Мы очень долго лежали вот так — я плакала, а Феликс гладил меня по голове. И будто мои слезы — это его боль. Будто через меня выходит его эмоциональная зажатость, неспособность проявить слабость. Он же мужчина. Мне казалось, я вбираю в себя его страдания, которые выходят через эту жидкость.