Венгерская вода

Теперь ветер судьбы снова подхватил его и понес в дальние края. Уже на родину матери.

Мисаил нисколько не жалел о родных краях отца, где и сам провел всю свою юность. Близких у него там не осталось, друзей он не завел. Это были годы упорной учебы, когда пестрая и крикливая Александрия казалась потерянным раем. Скучал по отцу, матери, младшим братьям. А когда вернулся, не застал ничего. Только семейный склеп на христианском кладбище, устроенный заботами моего деда. В александрийском доме, где прошло счастливое беззаботное детство, жили чужие люди.

– Вернулся с чужбины на чужбину, – грустно пошутил Мисаил. – Ни семьи, ни родины, ни отчего дома. Хотя вроде грех жаловаться. Был достаток, возможность заниматься науками. Есть ли еще город на земле, где они процветают более, чем в Каире? Со временем мне даже стало нравиться быть чужаком. Мудрец-одиночка, как колдун из сказки. Даже о женитьбе не помышлял. Часто вспоминал, как отец всю дорогу, в долгих корабельных разговорах повторял, что все зло в жизни идет от женщин. Они искушают и сбивают с пути. Это еще в Библии сказано, причем в самом начале. Не внемлем…

История женитьбы родителей Мисаила была и впрямь необычной. Его отец, познакомившись с дочкой эмира Урук-Тимура, который в ту пору был ханским сокольничим, развел с ней самые настоящие амуры в духе рыцарских романов. Даже устроил тайную переписку с помощью голубей. Вот только за любовной игрой двух юных сердец следили другие люди. Опытные интриганы, ловившие золотых рыбок в мутных водах интриг и злодейств. Они хитростью и обманом выманили доверчивую девушку и похитили ее. А к самому Санчо подослали убийц. Спасло его чудо. Точнее, роскошный плащ, который, надо же такому случиться, был украден у незадачливого влюбленного прямо перед тем, как злодеи должны были повстречаться с ним на темной улице. В результате юноша не только уцелел, но и, сумев найти похищенную возлюбленную, бежал с ней из царства Узбека.

Рассказывая об этом, отец Мисаила смеялся:

– Самое смешное, что плащ этот, который меня спас, подарила другая баба. Из-за которой меня и упекли за тридевять земель в Золотую Орду.

Эта история тоже походила на сказку. Или на рыцарский роман. Однако отец ее не рассказывал Мисаилу. Только прихвастнул как-то мельком – любил-де я, бывало, и королев. Да тут же прикусил язык. Даже в уединенной каюте, вдали от посторонних ушей, на корабле, затерянном среди моря, испугался.

Сам мальчик и не заметил тогда этой отцовской оговорки. Вспомнил о ней уже годы спустя.

– Мой наставник был известным в тех краях алхимиком, – рассказывал Мисаил. – Он изучал в молодости медицину в Салерно и много времени уделял составлению разных снадобий. Года за два до чумы он засобирался в Неаполь. Пообщаться со старыми знакомцами, посмотреть новые книги. Заодно съездить в Салерно. Такие поездки обычно длились месяца два. Меня он взял с собой. Вот там, в Неаполе, нас и пригласили к одной заболевшей даме. Наставник мой сразу засуетился, и я понял, что персона очень важная. «К ней нужно обращаться „Ваше величество“, – предупредил он. И, подняв уважительно палец, добавил: – Родная сестра французского короля, да и сама – княгиня Ахейская. Еще и императрица Константинопольская, помимо всего прочего. Только это пока один титул. Константинополь еще у схизматиков отвоевать нужно». Надо сказать, был он человеком весьма злоязыким и любил подпустить острое словцо. Но – умен. Да простит ему Всевышний дерзновение разума.

Спутник мой замолчал, а я его не торопил. Спешить было некуда, а все это походило на начало красивой сказки. Мисаил тем временем вытащил что-то из-за пазухи и долго держал перед лицом в сумраке трюма.

– Больная была красивой женщиной лет сорока. Годы мало состарили ее, но болезнь покрыла ввалившиеся щеки бледностью. Видно было, что дела ее плохи и она не встает с постели уже не первый день. Наставнику моему она обрадовалась и, улыбнувшись, приветствовала его как старого знакомого. «Когда-то ты стоял у ложа моей матери при моем рождении и вот теперь пришел проводить». Голос ее был совсем слаб, и слова эти не казались кокетством. Они еще о чем-то переговаривались, пока наставник щупал ей пульс и задавал обычные врачебные вопросы. Потом он указал на меня и произнес: «Это сын Санчо из Монпелье». Слова произвели на больную сильное воздействие. Она даже с усилием приподнялась на подушках.

«Подойди», – приказала она и долго, внимательно вглядывалась в мое лицо. Потом протянула руку и погладила по голове. «Ты совсем не похож на своего отца. Наверное, пошел в мать. Как тебя зовут?» Я ответил. «А кто твоя мать? Санчо ведь отправили тогда в страну татар». Я сказал, что моя мать татарка. Женщина засмеялась и сказала: «Я в какой-то мере твоя крестная. Если бы не я, твои родители никогда бы не встретились». Она опять откинулась на подушки и спросила: «Где сейчас Санчо?» За меня ответил мой наставник: «Он живет в Каире. Торгует благовониями. Его жена – принцесса из рода самого Чингисхана». «Вот как, – засмеялась женщина, – везет ему на принцесс. Нужно было родиться рыцарем».

Она неожиданно попросила вина. Не торопясь, смакуя, выпила целый бокал. «Твое искусство бессильно. От смерти нет лекарства, а я чувствую, что ко мне пришла именно она. Но я рада, что увидела тебя. Ты смог принести мне весточку из молодости». «Какая же это была молодость? – возразил мой наставник. – Тебе тогда было тридцать лет».

«Твой отец был моим секретарем, мальчик, – обратилась она ко мне. – Я тогда только овдовела и была еще не такой старой, как представляется твоему наставнику. Мне был нужен мужчина. Красавец-секретарь – чего проще. Правда, длилось это совсем недолго. Власть – страшное бремя. Она сама выбирает нам мужей и даже любовников. Любовь в этом мире лишь часть политических интриг. Мне тогда подобрали любовника по государственной необходимости. Банкира из Флоренции. Когда увидишь отца, передай ему привет от Екатерины. Просто Екатерины – не княгини, не императрицы. К тому времени я уже буду там, где титулы не имеют никакого значения».

Я уже подумал, что история закончилась, но Мисаил продолжал:

– Потом она вдруг стала говорить о своей матери. Тоже Екатерине и тоже императрице, которую она почти не помнила. Та умерла, когда нашей Екатерине было всего лет пять. «Когда я уже стала девушкой, одна из придворных дам, близких к матери, поведала мне ее сердечную тайну. Оказывается, она с юных лет была влюблена в пажа арагонского принца, который приезжал к ним с посольством. Потом этот юноша уехал на Восток и стал там рыцарем ордена тамплиеров. Ей хотелось думать, что он тоже любил ее, но не признался, потому что ему не позволила честь. Матери он казался Тристаном, а она себе Изольдой. Она всегда хотела узнать, что с ним случилось. Странная судьба матери и дочери. Наши возлюбленные уехали на Восток. Правда, мой возлюбленный был настоящий, а мать свою любовь придумала. Такая любовь всегда сильней. Мать до самой смерти хранила перстень, который ей привезло в подарок то арагонское посольство. Когда вручали дары, его передал тот самый юный паж. Потом перстень достался мне. Я не хочу, чтобы он, хранящий любовь моей матери, попал в чужие бесчувственные руки. Передай его своему отцу. На память от меня». Она засмеялась: «Или подари его любимой девушке. Я буду рада. – Екатерина немного помолчала и добавила: – Жаль. Мне всегда так хотелось знать, что стало с тем арагонским рыцарем. Его звали Хайме».

Уже потом в гостинице я стал расспрашивать у моего наставника об этой истории. Он отмахнулся – давно было, быльем поросло. Был Санчо секретарем у царственной вдовы. Дело житейское. Ему бы знать свое место да ворковать потихоньку, а он стал щеголять в плаще, золотом шитом. Вот дальновидные люди и услали его куда подальше. От греха. Чтобы под ногами не путался. Вокруг ахейской княгини тогда флорентийцы вились. Один из них, из семейства самих Аччайоли, и метил в сердечные друзья к Екатерине. Дела у них были большие на Востоке. Санчо пристроили в дом Барди. Те тогда вообще королями вертели, как своими вассалами.

На следующий день посыльный принес мне тот самый обещанный перстень. Когда наставник рассмотрел его, то сразу сурово приказал: «Спрячь и никому не показывай. Никому про эту историю ни гугу. Перстню этому цены нет. Это рубин стоимостью не в одну сотню флоринов. Смотри, чтобы он не стал для тебя тем, чем шитый золотом плащ для твоего отца». Вот с тех пор я и ношу этот перстень на ленточке на шее. Ты первый, кому я про него рассказал.

С этими словами Мисаил протянул мне предмет, который держал перед глазами. Это был тяжелый золотой перстень, с камнем, напоминавшим в сумраке трюма загустевшую кровь. Когда на него сквозь щель в палубе упал луч света, самоцвет вдруг вспыхнул, как угасающий уголь на ветру. Таинственно и зловеще.