Венский бал

– Аналитика тебе в душу или пробку в зад? Что он имел в виду? Ну, аналитик – это врач, который мозги вправляет. А пробку-то зачем? С тех пор я усвоил: страх – это не для нас. Лучшее от него средство – подбадривать себя и других.

– Захлопнем им пасти! – приговаривали мы перед тем, как перейти к атаке на Карлсплац. Когда мы сидели в дежурном автобусе и приглядывались к демонстрантам, случалось, что каждый выбирал себе кого-нибудь одного и со смаком описывал, что сделал бы с ним, попадись он ему в руки. По первости меня от этого коробило. Демонстранты шли мимо нашего автобуса. Один начал нас разглядывать. И хотя не было никакого повода задираться, кто-то из наших пригрозил:

– Ты у меня поглазей! Сейчас я колупну тебе башку-то и очищу ее, как пасхальное яичко.

Меня аж передернуло. Я смотрел на своего товарища и думал: «Чем уж он тебя так обидел?» Мне еще предстояло усвоить, что есть и такой способ поднимать дух в наших рядах. Теперь меня это удивляет, только когда я слышу особо грозные лозунги. Что и говорить, лозунга стали куда более жестокими. Но, по сути, все наоборот. А почему? Нам не дозволяли делать то, что мы давно должны были сделать. В отношении сброда, рвавшегося к Опере, начальник нашего отряда сказал такие слова:

– Сейчас мы одним ударом навсегда излечим этих чумных свиней!

По сути, это был ободряющий призыв хорошенько поработать. И тогда дубинки в руках становились, может, малость помощнее, и цель мы выбирали без особых размышлений, и нам не возбранялось при случае заехать ногой в живот, в пах или, если придется, в рыло, но в общем-то лишь для припугу. А вовсе не для того, чтобы кого-то серьезно покалечить, и уж тем более – убить.

А потом я узнал и другое чувство, которому в общем-то не место при разборках с демонстрантами. Это – жгучее желание устранить противника. Тебе хочется не только припугнуть это отребье, тебе охота разделаться с ним. Но это чувство запретно, ты не можешь его показывать. Ты должен, хоть тресни, взять его под контроль и сделать все, чтобы не перейти грань. А грань тонка, как волосок. По эту сторону ты – хороший полицейский, по ту – уголовный элемент. Обычно, когда тебя не заводят и голова ясная, ты чувствуешь эту грань. А когда дело принимает крутой оборот, она как бы теряется. Обычно ничего не случалось. Ну приходилось стрелять в вооруженных преступников. Тут ничего такого. Газеты поддерживают тебя, как бетонные опоры. По судам не таскают. А вот с демонстрациями будет посложнее. Потому что эти революги достают тебя покруче любого гангстера, а ты и вдарить не можешь как следует. Не знаю, понимаете ли вы меня. Весь вечер мы не снимали себя с предохранителя, ни разу не сорвались. Несмотря на явное неравенство сил, соблюли положенную границу и не поддались ни на какие провокации. И вот на тебе, как будто мы весь вечер палили из всех стволов – эти незатихающие крики: «Убийцы! Убийцы!» Это было уже через край. Просто нестерпимо. Тут только одно на уме: показать им, что такое настоящий убийца.

По радио мы снова вызвали пограничников, которые невольно бросили нас в беде. Они пытались вновь пробиться к нам, но, похоже, безуспешно. Толпа все громче скандировала «Убийцы!», это собирало все больше смутьянов. Наш начальник отчаянно кричал в микрофон рации:

– Нам нужна срочная помощь!

В ответ было сказано:

– Отряд пограничников «Скорпион» в пути. Других свободных резервов нет в наличии.

– Да послушайте же! – надрывался начальник. Он утопил на несколько секунд клавишу, чтобы переждать очередной раскат выкриков. – Послушайте, они же почти свихнулись. Если не пришлете помощь немедленно, я ни за что не ручаюсь!

Ответа не последовало. Толпа становилась все плотнее и казалась бескрайней. На нас напирали со всех сторон. Мы запросто могли затоптать и раздавить раненую. Долго продержаться нам бы не удалось.

К счастью, появилась «скорая помощь». Толпа расступилась, давая дорогу. Машина остановилась рядом с женщиной. Тут распахнулись задние дверцы, и из кузова выскочило человек этак двадцать из отряда «Кобра» в боевой экипировке. Это наше антитеррористическое спецподразделение. Санитары и врач жались в кабине. Грянул оглушительный свист и снова крик: «Убийцы!»

Девушка лежала в той же позе, как ее положили ребята из оперативной группы. С тех пор она не шевелилась. На лбу сбоку сквозь упавшие на лицо длинные пряди проступала глубокая ссадина. Больше никаких повреждений не было видно. Кто-то подстелил ей под голову палестинский платок, валявшийся рядом. Медики склонились над раненой.

– Минутку, – сказал человек в белом халате, по всей видимости врач, и велел всем посторониться. Он достал из машины пакет с одноразовыми перчатками, надел их и только после этого оттянул у женщины веко и осветил фонариком зрачок. – Еще жива, – сказал врач. – Быстро грузим!

В давке с носилками было не развернуться. В машину санитары внесли женщину на руках.

– Дорогу! Посторонись! – кричал водитель, заполошно сигналя.

Погрузив женщину, они бросили перчатки к нашим ногам. Да, они более чистая публика. Мы тут дерьмо разгребаем, а они приезжают и среди этого дерьма важничают. Медики из «скорой помощи» – в основном люди с гонором. Знаю по опыту. Но они доставили нам «Кобру», которая начала действовать, как только машина тронулась. И «Кобра» оправдала свое название. Кусала она яростно и с размахом. Первые ряды смутьянов уже ползали на карачках. Бац! Бац! И готово. Бесноватые падали, как костяшки домино. И ни тебе дубинок, ни щитов. Только кулаки. Удары в солнечное сплетение и ребром ладони по пояснице. А мы, полицейские из районных отделений, как идиоты, топтались со своими щитами. Только что были в гуще заварухи – и вдруг остались без дела. Смотреть на «Кобру» было одно удовольствие. Никакой толкотни, ни одного лишнего движения. Несколько крепких ударов – и первые ряды, можно сказать, полегли, а остальные бросились бежать. Прямо зависть брала. И мы вдруг поняли, что наш хваленый «бёгль» и другие тактические приемы, которые мы без конца разучивали, вроде фиговых листочков. Нас обучали переносить детские и инвалидные коляски; может быть, мы неплохо гасили кабацкие драки; из года в год сдавали нормативы по стрельбе, а вот в уличных боях все мы как моряк в седле.

Теперь вдруг даже надежда блеснула, что «Кобра» вытащит нас из дерьма. Этот маленький отряд был гораздо боеспособнее, чем целая рать полицейских из Граца, которых мы все еще напрасно ожидали. Парни не церемонились, они работали точно сенокосилка, и кто из смутьянов еще стоял на ногах, давал тягу. Я чуть не задохся от восхищения. Ну прямо Астерикс и Обеликс. Есть, значит, полицейское формирование, которое в состоянии покончить с нашими бедами. Эта битва могла иметь решающее значение не только для событий одного дня, она могла вообще изменить жизнь. Стало быть, есть возможность обуздать всех этих наркоманов, хаотёров, извращенцев, бродяг и прочий сброд, который отирается в переходе на Карлсплац. Есть такие средства, и – мне аж не верилось – их даже применять можно. Вызвали еще одну карету «скорой помощи».

И вдруг раздался какой-то резкий сухой хлопок. Я сразу понял: это – выстрел. Несколько минут назад мне даже не терпелось его услышать. А теперь я ушам своим верить не хотел. Кто стреляет? Наши или нет? Звук донесся со стороны «Мюзикферайна», откуда пограничники пытались пробиться к нам. Неужели пальнули они? В таких ситуациях в голову приходит все разом. Могло случиться, что с крыши свалился на тротуар какой-нибудь предмет. Удивительное дело, мы сразу, не сговариваясь, заткнули за ремни дубинки и вытащили пистолеты. И я уже задумался: а что нам сейчас-то мешает открыть огонь? Я всегда стрелял неохотно. Вы уж поверьте. В детстве я часто наблюдал, как отец убивает свинью из малокалиберной винтовки. Он стрелял четыре раза в год. Я смотрел как заколдованный: к свинье не прикасаются, а она падает замертво. Отец нажимал на спусковой крючок, раздавался выстрел, причем не особенно громкий, у свиньи появлялась черная дырка между глаз, и она валилась наземь. Как-то мне приснилось, что я – свинья. Отец в меня целится, а мне не объяснить ему, что я его сын. Должно быть, я закричал, потому как мать меня разбудила. «Все хорошо, – говорит, – это только приснилось».

Потом, когда я уже ходил в полицейскую школу, мне привелось пару раз пристреливать свиней. Странное было чувство. Свинья-то ни в чем не повинна и никому ничего не сделала. Ее откармливали, за ней ухаживали, с ней разговаривали. А в один прекрасный день просто убивают, чтобы съесть. По правде говоря, я считаю это более жестоким делом, чем стрелять в преступников. Если бы те вели себя по-хорошему, никто бы в них не стрелял. А свинье так или иначе пули не миновать.

Смутьяны забегали, удирая кто куда. И снова раздались выстрелы, четыре или пять, один за другим. Теперь уже со стороны Сецессиона. На какой-то миг все как будто разом затаили дыхание. И тут прогремели еще два выстрела. И поднялся страшный рев, площадь превратилась в растревоженный муравейник, все заходило ходуном. Голоса постепенно сливались в хор, и опять раздалось: «У-бий-цы! У-бий-цы!» До нас дошло, что до сих пор спасало какое-то чудо. И вдруг в нас полетели не только камни и доски, но и бутылки с «коктейлем Молотова». Мы образовали заслон из щитов. Прямо посреди огненного круга. Я хлопал по спине своего товарища, сбивая огонь с его одежды. Другой уже повалился и звал на помощь. Наш начальник стал стрелять в воздух. Мы – то же самое. Я весь магазин израсходовал.

Инженер

Пленка 6

Чаще всего я встречался с Нижайшимпо ночам. Если позволяла погода – на улице, но иногда и в ресторанах. Как правило, в ресторанах на Гюртеле или поблизости от него. Нередко даже в гостиничных кабаках, где тусуются иноземцы, в скопищах сербов, хорватов, боснийцев, македонцев, черногорцев, словаков, румынских цыган. Меню, кишевшие ошибками, и номера, из-за дверей которых не долетало ни одного немецкого слова, обладали для Нижайшегомагической притягательностью. Он называл эти визиты полевыми экспедициями.А чтение меню – работой с источниками.После возвращения я ни разу не видел на его лице улыбки. Он всегда был серьезен и как бы недосягаем. И сосредоточен. Но в этих приютах инородцев его лицо утрачивало черты суровости. Создавалось впечатление, что именно здесь ему было как нельзя лучше. Порой, когда он откидывался на спинку стула, слушая музыку и разглядывая людей, мне казалось, что на его лице появляется едва уловимая улыбка. Я обратил внимание, что посетители таких заведений хорошо знакомы между собой. Мужчины похлопывали друг друга, клали руки на плечи соседей. Сидели или стояли, кучкуясь, и вынашивали какие-то планы. Иногда им не удавалось договориться и они повышали голоса. После чего бросали на нас косые взгляды или заговаривали с нами на незнакомом языке, словно хотели убедиться, что мы действительно их не понимаем. Вроде бы они поднимали в нашу честь бокалы или приглашали сообща выпить. Нижайшийсмотрел в их сторону и отрицательно покачивал головой.