Верь мне и жди

— Он в храме, на службе.

— Я пойду к нему, хорошо?

Настя с тревогой взглянула на меня:

— С Колей все в порядке?

— Да, он на гастролях.

— Ну иди, потом с батюшкой возвращайтесь, будем обедать.

Я прошла по выложенной плитками дорожке к белой церкви, вошла с широкого крыльца в открытые двери и тотчас погрузилась в особую атмосферу храма. Прихожан было мало — несколько пожилых женщин, дурно одетых, с усталыми, безрадостными лицами. А меня наполняло какое-то чувство, немного напоминающее то, что я пережила в концертном зале, слушая Марину, но более глубокое, всепоглощающее. Я с легкостью отдалась ему и забыла о времени. Вспомнила венчание, твое одухотворенное лицо под венцом. Это была наша церковь…

Пока ехала, я боялась предстоящего разговора с отцом Александром; теперь же исповедь казалась непременным, естественным итогом моего пребывания в церкви.

Я дождалась, когда прихожанки, подойдя под благословение, постепенно покинут храм, и только тогда обратилась к батюшке:

— Отец Александр, я хотела бы исповедаться.

Священник, конечно, узнал меня. Он кивнул и жестом пригласил пройти в левый придел.

— Я слушаю вас, — слегка наклонив ко мне голову, мягко произнес он.

Любимый, это было непросто: рассказать твоему другу о том, что я изменила тебе. Я сразу расплакалась, а отец Александр терпеливо ждал, когда я смогу говорить. Он нахмурился и помрачнел, слушая мой сбивчивый покаянный рассказ. Я не щадила себя, поверь, не оправдывала, не перекладывала вину на молодого парня. И про сон рассказала и про иные искушения. Самым страшным было долгое молчание Александра после того, как я умолкла, сморкаясь в платок. Он молчал и тогда, когда я с мольбой в глазах ожидала ответа. Конечно, я понимаю, что прощение дает не он, не он отпускает грехи. Исповедник — всего лишь посредник. Но в этот момент я ждала его решения, как бы ждала воли Всевышнего, пусть это звучит кощунственно.

Наконец, не выдержав этого страшного молчания, я спросила:

— Что мне делать? Как жить дальше? Что мне еще сделать с собой, чтобы искупить этот грех?

Батюшка покачал головой:

— Не надо придумывать страдания, ибо вкусишь их полной мерой.

— Будет расплата? — шепнула я обреченно.

— Будет.

— Я должна рассказать все Коле? Он простит?

— Он человек, такой же немощный, грешный, как все. Нет, не простит. Я знаю его.

— Расстаться с ним? Это будет расплатой? — в ужасе спросила я, ожидая утвердительного ответа.

— Нет, — тихо произнес отец Александр. — Ему не надо ничего рассказывать.

— Но как же жить?!

— Покайся и впредь не греши.

— Да-да, конечно! — снова заплакала я, но уже просветленно.

Так чувствуют себя дети, которых родители отчитали за провинность, но простили, наказав не делать так больше. Я ощутила легкость, будто непосильный груз свалился с моих плеч. Я ничего не забыла и не простила себя, но мне стало спокойно и ясно. Отец Александр дал какие-то указания старушкам служительницам, и мы отправились в дом. Мне показалось, батюшка стал больше сутулиться…

В доме царило оживление. Настя хлопотала, выставляя пироги и разливая суп. Гости встретили нас громкими приветствиями.

— Я помогу тебе, — сунулась я было на кухню к Насте, но она выпроводила меня со словами:

— Иди-иди, тебе надо поесть, отдохнуть с дороги. Потом поболтаем!

Когда передо мной оказалась тарелка вкусно пахнущего куриного супа, я поняла, как проголодалась, и набросилась на еду. Народ вокруг продолжал спор, начатый еще до нашего появления. Бородатый парень лет тридцати, с серьгой в ухе, симпатичный, доказывал, что древние архитектурные памятники нельзя передавать церкви.

— В Новгороде сохранились фрески двенадцатого века, восстановленные с огромным трудом. И что, прикажете впустить в храм прихожан? — горячился молодец. — Свечи, копоть, ладан… А фрескам нужны определенные условия хранения — температура, влажность, — чтобы не разрушались!

Отец Александр возразил:

— Храм Божий должен использоваться по назначению, его для этого возводили. «Дом Мой домом молитвы наречется».

— Ну да, а ваше начальство бесчинствует, закрашивая бесценные росписи и заменяя новоделом! — Бородач в негодовании стукнул по столу огромным кулаком, но, покосившись на мальчика, слегка унял пыл. — Псковский владыка собирается записать фрески Снетогорского монастыря! Вот вам результат.

Тема сменилась, и молодец снова горячился, говоря о разрушенных храмах, которые требуют немедленной реставрации.

— В Новгороде окончательно разрушаются храмы тринадцатого века! И никому до этого дела нет!

— Нужны деньги, — спокойно сказал отец Александр. — Чтобы восстанавливать храмы, нужно много денег.

С ним согласились все.

— Мы делаем все, что можем, — продолжил батюшка. — Используем связи, просим у богатых людей пожертвования, ищем спонсоров. Обязательно найдутся люди, которые не останутся равнодушными.

— Пока они найдутся, весь Псков будет лежать в руинах! — возразил бородач. — И не только Псков! А ведь есть кому восстанавливать: умельцев и профессионалов — море! Были бы деньги…

Несмотря на то что я была занята своим, все же прислушивалась к спору. Бородатый реставратор меня заинтересовал. Но интереснее все же была Настя, которая легко справлялась с гостями, кухней, ребенком и при этом не уставала, не раздражалась, сновала туда-сюда, гордо неся свой бесценный живот. Когда обед завершился, уже стемнело. Я засобиралась. С тоской подумала о том, как буду возвращаться автобусом и электричкой. Однако Настя и тут сообразила:

— Вань, — обратилась она к симпатичному бородачу, — ты сейчас едешь в Москву или на объект?

— В Москву.

— Захватишь нашу гостью?

— С превеликим удовольствием, — ответил молодец и подмигнул мне: — Через часок тронемся.

Настя принялась собирать пустые тарелки. Я вскочила, чтобы помочь ей. Мужчины ушли курить на крыльцо, Петр Александрович увязался за ними. Мы быстренько навели порядок на столе и уединились на кухне. Настя мыла посуду, а я вытирала чистым полотенцем и составляла в буфет.

— У вас все хорошо с Колей? — спросила молодая матушка как бы между прочим.

— Да, — неуверенно ответила я. — Только мало видимся, скучаю…

— Это понятно, — усмехнулась она, — но не страшно. Тебе бы родить, скуку как рукой сняло бы.

Она посмотрела на меня, ожидая ответа. Я вздохнула:

— Ты же знаешь, как он к этому относится. Запретил мне даже думать на эту тему. Что тут сделаешь?

— Положись на волю Божью.

— Как?

Настя вытерла руки о полотенце и села на табуретку возле меня.