Верь в мою ложь

— Я не машина для деторождения, Ники, я не… как ты это называешь? Ту штуку, где выращивают маленьких?

— Инкубатор, — подсказал он. — Я знаю, что ты не это. И я никогда так о тебе и не думаю. Но это же вполне естественно… я хочу сказать, уже ведь два года… И нас обоих это беспокоит… Ты ведь понимаешь.

Он потянулся к ней, коснулся её волос. У неё были совсем не те волосы, сквозь которые мужчина мог бы пропустить пальцы. Они были слишком курчавыми, перепутанными, они достались ей в дар от кого-то из её прародителей, и один только бог знал, от которого именно, потому что в ней так перемешались расы и этносы, что никакая логика не могла бы объяснить, как их угораздило породниться друг с другом.

Алатея сказала:

— Да, всё так, Ники. Я о беспокойстве. Вот только я читала в журнале, что само по себе беспокойство уже может помешать в этом женщине.

— Я понимаю. Я действительно понимаю, милая. Но ведь может быть и что-то ещё, и пора уже это выяснить, тебе не кажется? Именно поэтому я туда и поехал, и именно поэтому и ты могла бы…

— Нет.

Алатея стряхнула его руку со своих волос и села.

— Не садись! Это…

Она бросила на него сердитый взгляд.

— В моей стране, — сказала она, — женщин не заставляют чувствовать себя так, словно они существуют на свете с одной-единственной целью.

— Да у меня и в мыслях не было!..

— Такие вещи требуют времени. Мы оба знаем, откуда ты меня привёз. А дитя — это нечто такое, что требует нежности и заботы. Дитя — это не… — Алатея умолкла, замявшись. И отвернулась. Она ведь знала правду, и эта правда не зависела от того, что могло и чего не могло сделать её тело. И эта правда должна была наконец быть высказана, и потому Алатея сказала: — Дитя не поможет тебе завоевать одобрение отца, Ники.

Другой мужчина взорвался бы возмущением или стал всё отрицать, но это было не для Николаса. Отчасти Алатея как раз и любила его за предельную честность, столь странную в человеке, который много лет своей жизни отдал наркотикам. Я И он сказал:

— Ты права, конечно. Мне хочется ребёнка и по этой причине. Я слишком многим обязан отцу, я заставил его пройти через такое… И он отчаянно хочет иметь внука, и именно я могу ему дать наследника, раз уж этого не могут мои сёстры. Мы с тобой можем это сделать.

— Ну вот, видишь…

— Но это не единственная причина, Алли! Я просто хочу этого. Хочу твоего ребёнка, нашего.

— А что, если я пройду обследование, и… Что, если окажется, что я не способна?..

Алатея замолчала и в наступившем молчании почувствовала — она могла в этом поклясться, — как слегка напряглись мышцы Николаса. Она не знала, что это означает, но сам факт заставил кровь остановиться в её руках, в пальцах… Она встала на ноги.

Николас тоже встал. И тихо спросил:

— Ты действительно так думаешь?

— А что ещё я могу думать, когда всё это, — она показала на ковёр, где они только что лежали, на камин, — происходит только ради ребёнка? Твоя маленькая попка, как ты говоришь, и как она очерчена, и как она двигается, и как бы мне следовало себя вести во время… Чего ты от меня ожидаешь, каких чувств, если я вижу всё это, вижу твою настойчивость, если ты требуешь, чтобы я пошла к какому-то доктору и расставила перед ним ноги, и позволила, чтобы он совал в меня разные инструменты и ещё невесть что?

Алатея повысила голос. Наклонилась, подобрала разбросанную одежду, начала одеваться.

— Весь этот день, — сказала она, — я так скучала по тебе! Я тревожилась, потому что звонила тебе, а ты не отвечал. Я так желала тебя, потому что это ты, а ты в это время…

— Я тоже скучал. Ты это знаешь.

— Я ничего не знаю.

Она вышла из гостиной. Кухня находилась в другом конце дома, к ней вёл длинный коридор, отделанный панелями, и нужно было пройти через главный холл и мимо столовой. Алатея ушла в кухню и начала готовить ужин. Для этого было ещё слишком рано, но ей хотелось чем-то занять руки. Она бездумно крошила лук, когда Николас присоединился к ней. Он тоже был уже одет, но его рубашка была застёгнута не на те пуговицы и криво сидела на нём, и Алатея сразу смягчилась. Она знала, что без неё он будет просто пропащим мальчишкой — так же, как и она сама пропадёт без него.

— Прости, — сказал Николас. — Вот уж чего мне никак не хотелось бы, так это чтобы ты почувствовала себя рожальной машиной. Или чем-то в этом роде.

— Я стараюсь, — ответила она. — Принимаю витамины. И таблетки. Измеряю температуру. Соблюдаю диету. Делаю всё, что только может помочь…

Она замолчала, потому что к её горлу подступили рыдания. И она вскинула руку, чтобы внутренней стороной локтя отереть слёзы.

— Алли…

Он шагнул к ней, повернул к себе лицом.

Они стояли рядом, обняв друг друга. Одну минуту, вторую. Наконец Николас сказал:

— Когда я даже просто держу тебя вот так, я уже чувствую нечто вроде благоговения. Ты знаешь, какой я счастливчик и везунчик? Я это знаю, Алли.

Алатея кивнула, и Николас отпустил её. Он обхватил ладонями её лицо и всмотрелся в него тем взглядом, который всегда вызывал у неё чувство, будто все те тысячи вещей, которые она скрывала от него, сразу становились ему известны, словно он видел её насквозь, читал в её уме. Но он не стал ни о чём таком упоминать, а просто сказал:

— Простишь меня?

— Конечно. И сделаю это, раз ты просишь. Только не прямо сейчас. Пожалуйста, Ники… давай подождём ещё несколько месяцев.

Николас кивнул. Потом усмехнулся и сказал:

— А тем временем будем упражняться снова и снова, ладно? Чтобы всё получалось как надо.

Она улыбнулась в ответ.

— Это мы можем.

— Отлично. А теперь объясни, зачем ты крошишь целую гору лука? У меня уже чертовски щиплет глаза! Что ты собралась приготовить?

Алатея окинула взглядом луковый холм.

— Понятия не имею.

Николас хихикнул.

— Сумасшедшая.

Он подошёл к груде дневной почты, аккуратно сложенной рядом с кухонным телефонным аппаратом, и сказал:

— Ты поговорила с тем парнем насчёт ремонта витражных стёкол?

Да, поговорила, ответила она. Он думает, что сможет подобрать стёкла к другому окну в главном холле, но это потребует некоторой работы. Он мог бы забрать оригинал с собой на некоторое время или он мог бы принести сюда стёкла для подбора, но в любом случае это выйдет довольно дорого. Ники действительно хочет?..

Их разговор перешёл на обычные темы; компромисс был найден, напряжение исчезло. Они стали обсуждать всякую всячину, пока наконец Николас не нашёл записку, о которой Алатея уже и забыла, поскольку её растревожил разговор о детях, докторах в Ланкастере и о том, чего Николас хотел и ждал от неё.

— Что это такое? — спросил он, держа в руке листок, который Алатея вырвала из блокнота днём.

— А… Тебе звонили. Какой-то телефильм закончен, вот и звонила какая-то женщина. Ей бы хотелось поговорить с тобой об этом. Она… Вроде бы она называла это пробным исследованием… ну, что-то такое.