Верь в мою ложь

Однако Дебора не стала его выбрасывать. Вместо того, как только Саймон ушёл, она позвонила Дэвиду, а потом снова принялась изучать тот номер «Зачатия», который раздобыла для неё Барбара Хейверс. Она уставилась на фотографию женщины, шесть раз рожавшей детей для других, — её сфотографировали в окружении счастливых семей. Дебора снова перечитала статью. И наконец вернулась к объявлениям.

Объявления говорили о чём угодно, отметила Дебора, но только не о чьём-либо желании стать суррогатной матерью. Позвонив в юридическую контору, предлагавшую соответствующие услуги, Дебора поняла наконец, в чём тут дело. Предлагать себя на роль суррогатной матери было запрещено законом. И полные надежд женщины должны были сами искать такую помощницу. Лучше всего для этого подходят родственницы, объяснили Деборе. У вас есть сестра, мадам? Кузина? Даже матери иной раз вынашивают собственных внуков для своих дочерей. Сколько лет вашей матушке?..

«Боже, как всё это запутанно», — думала Дебора. У неё не было сестры, её мать умерла, она была единственным, абсолютно единственным ребёнком. Конечно, сестра имелась у Саймона, но Дебора и вообразить не могла, чтобы сумасбродка Сидни — в данный момент страдавшая от любви к солдату-наёмнику, именно так, — позволила бы испортить свою фигуру модели, стоившую миллион фунтов стерлингов, ради ребёнка брата. У родственной любви есть свои пределы, и Дебора отлично знала, где проходит граница.

Закон не был ей другом в её проблемах. Похоже, он разрешал всё, что касалось продолжения рода, — от предложений женщинам, желающим продать свои яйцеклетки, до объявлений лесбиянок, ищущих сперму. Дебора увидела даже несколько объявлений для тех, кто желал отговорить доноров от сдачи материала, а также рекламу юридических служб для доноров, реципиентов и всех прочих. Объявления подавали сиделки, доктора, клиники и акушерки. Дебора увидела перед собой бесчисленное множество путей, уходящих в самых разных направлениях, и задумалась о том, не случалось ли такого, чтобы кто-нибудь подал в журнал «Зачатие» объявление, состоявшее из одного-единственного слова: «Помогите!!!»

Она не могла найти только того, что нужно было лично ей.

И в конце концов Дебора принялась размышлять о том, как и почему вообще этот журнал привлёк её внимание. Алатея Файрклог. Она вырвала из журнала как раз вот эти самые страницы, лишившие Дебору покоя. И, сама пытаясь найти решение, Дебора начала более ясно понимать, как Алатея могла смотреть на собственное положение. Что, если Алатея знала: она не может сама выносить ребёнка, спрашивала себя Дебора. Что, если она — точно так же, как и сама Дебора, — искала суррогатную мать? Она ведь очутилась в Англии, вдали от родины, вдали от друзей и родственников, которые могли бы ей помочь… Был ли у неё кто-то, к кому она могла бы обратиться? Был ли у неё кто-то, кто мог бы выносить младенца для Николаса Файрклога?

Дебора долго думала над этим. Она сравнивала Алатею с собой. У неё хотя бы была Сидни Сент-Джеймс, хотя вряд ли её можно было всерьёз рассматривать как кандидатуру. А кто был у Алатеи?

И тут Дебора осознала, что всё это может быть связано с тем, что случилось в лодочном доме Айрелет-холла. Ей нужно было рассказать об этом Саймону. Ей нужно было поговорить об этом с Томми.

Дебора вышла из номера. Саймон уже давно отправился на прогулку, и она быстро набрала его номер, спускаясь вниз по лестнице. Саймон сообщил, что разговаривает с Томми на парковке, они как раз…

Дебора попросила его подождать. Она вскоре к ним присоединится.

Однако её задержал Николас Файрклог. Вот уж кого она совершенно не ожидала увидеть в крошечном холле их гостиницы, — но он был там. И он ждал её. Увидев Дебору, Николас встал и сказал:

— Я так и думал, что вы здесь.

Он говорил так, словно Дебора изо всех сил пыталась спрятаться от него, и она тут же об этом сказала.

Николас ответил:

— Нет, я просто… Прятать что-либо лучше всего на виду.

Дебора нахмурилась. Николас заметно изменился. Он осунулся, его свежие щёки покрывала щетина. Файрклог, похоже, почти не спал, потому что под глазами у него темнели круги. И вид у него был отнюдь не дружелюбный и не любезный.

Он не стал тратить время на вступления.

— Послушайте… Я знаю, кто вы такая на самом деле. А вы должны знать вот что: я и пальцем до Яна не дотрагивался. Я бы никогда до него не дотронулся. И если мой отец думает, что я мог бы что-то такое сделать, говорит только о взаимоотношениях внутри семьи, и ни о чём больше. Вы… — тут он ткнул пальцем в сторону Деборы, хотя и не коснулся её, — вы должны убраться назад в Лондон, чёрт побери. Вам тут нечего вынюхивать. Ваше поганое расследование закончено. И оставьте в покое мою жену, понятно?

— Но вы…

— Держитесь от неё подальше!

Он слегка попятился назад, а очутившись на достаточном расстоянии от Деборы, резко развернулся и ушёл.

Дебора осталась стоять на месте. Сердце тяжело колотилось у неё в груди, кровь звенела в ушах. Она понимала, что выходке Николаса Файрклога может быть только одно объяснение. По какой-то совершенно необъяснимой причине он принял Дебору за детектива из Скотленд-Ярда, приехавшего в Камбрию разбираться в смерти его кузена.

А прийти к такому заключению он мог только одним путём, и цифровая камера Деборы зафиксировала этот путь.

Камбрия, Милнторп

Зед Бенджамин накануне потерял свой наблюдательный пункт — после краткого столкновения с Николасом Файрклогом на торговой площади Милнторпа. К счастью, на площади хватало и других местечек, откуда он мог видеть то кафе, в котором Файрклог встречался с женщиной из Скотленд-Ярда, так что после того, как тот закончил свой разговор с ней, Зеду пришлось подождать всего несколько минут, и та женщина тоже вышла из кафе. А потом и выяснять особо не пришлось, куда именно она направится, потому что женщина отправилась в гостиницу «Ворон и орёл», что стояла на пересечении шоссе, проходившего через Милнторп, и дороги на Арнсайд. Так что теперь Зед поставил машину рядом с гостиницей задолго до полудня и бродил вокруг, прячась за что попало (в основном за банкомат банка «Нат-Вест») и не сводя глаз с отеля, ожидая появления той женщины. Правда, таким образом он заработал несколько весьма подозрительных взглядов людей, выходивших из банка, и несколько весьма нелюбезных слов от людей, пользовавшихся банкоматом. Ему даже достался толчок в грудь от какой-то старой кошёлки, пробормотавшей: «Эй, отойди-ка подальше в сторонку, парень, а то я и копов позвать могу… Знаю я таких, как ты», так что он уже начал желать, чтобы поскорее случилось что-нибудь такое, что заставило бы людей из Скотленд-Ярда действовать, иначе его вполне могли бы отправить в кутузку за подозрительные действия.

Утром он позвонил Яффе, и теперь их разговор не выходил у него из головы. Яффа не ответила на звук воздушного поцелуя, что означало: его матушки нет в комнате, и нет смысла устраивать представление, чтобы осчастливить Сюзанну Бенджамин. К тому же выяснилось, что у Яффы возникли проблемы в отношениях с Михой, явно уставшим от ожидания в Тель-Авиве. В разговоре с Михой Яффа неосторожно произнесла слово «привлекательный», говоря о Зеде. Это ровным счётом ничего не значило, однако Миха выразил недовольство. И пока Зед переваривал тот факт, что Яффа назвала его привлекательным, она сказала, что, как это ни грустно, ей, скорее всего, придётся перебраться на другую квартиру. «Он просто вышел из себя», — так она сказала о Михе. Яффа боялась, что он теперь будет так переживать, что это может отразиться на его учёбе. А этого никак нельзя допустить, Миха же учится в медицинской школе. Но Зед ведь понимает, как это бывает с мужчинами, если они теряют уверенность в своих подругах.

Вообще-то Зед понятия не имел, что в таком случае происходит с мужчинами и почему они теряют уверенность в своих подругах, потому что всю свою сознательную жизнь он старательно избегал женщин.

Яффа сказала ещё, что она, пожалуй, сможет ещё на какое-то время успокоить своего жениха, но вряд ли надолго. А потом ей придётся либо менять квартиру, либо вообще возвращаться в Тель-Авив.

Зед не знал, что и сказать. Вряд ли в его положении он вправе был уговаривать её остаться. Бенджамин даже не понимал, почему именно эта мысль первой вспыхнула в его мозгу: что надо бы попросить её остаться… Однако именно эта просьба вертелась у него на языке к концу их разговора. А вот чего ему совсем не хотелось говорить, так это: «Счастливого возвращения домой», и Зед сам тому удивился.

Но Яффа прервала связь до того, как Зед успел сказать хоть что-нибудь. Ему тут же захотелось снова позвонить Яффе, сказать, что он ужасно по ней скучает, что хотя он и молчит, это ничего не значит, что он так рад их разговорам, что и выразить невозможно, потому что Яффа — совершенно необычная женщина… Но Зед не мог позволить себе зайти так далеко. «Увы и ещё раз увы», — думал он. Останется ему только писать Яффе письма, как писал их поэт Джон Китс своей возлюбленной Фанни.

Зед настолько погрузился в мысли о Яффе и Михе и об иронии судьбы, позволившей ему встретить женщину, безупречно ему подходившую, — но лишь для того, чтобы узнать, что эта женщина обручена с другим, — что когда Ник Файрклог повернул к гостинице «Ворон и орёл» и вошёл внутрь, он не сразу осознал важность этого события. Просто подумал: «А, это старина Ник Файрклог», натянул шапку пониже на лоб и постарался стать как можно меньше, как можно незаметнее. И только после того, как Файрклог очень быстро снова вышел на улицу и с каменным лицом направился прочь, Зед сумел сложить один и один, то есть Файрклога и детектива, что равнялось некоему важному событию…