Вера, Надежда, Виктория

Когда профессор, рассовав тугие пачки по карманам (бумажника у него, похоже, не водилось), уже собирался нас покинуть, Вера Ивановна его остановила.

– Голубчик, нельзя быть таким сопливым, – ласково сказала она.

Береславский оторопел, но за неимением новых платков лишь шмыгнул своим немалым носом.

– Садитесь сюда, юноша, – указала она ему надменной дланью, то есть рукой. Пока босс договаривал с мамулей, она, оказывается, успела подготовиться.

Он сел, с опаской поглядывая на покрытый марлей мельхиоровый поднос. Не зря мужик опасается, уж я-то знаю!

Бабуля надела на лоб старомодное зеркальце и попросила явно струсившего профессора открыть рот.

– А зачем? – задал Ефим Аркадьевич дурацкий вопрос.

– Затем, что я доктор, – объяснила ему Бабуля. – Рот открой! – Вера Ивановна – опять-таки очень гармонично – перешла с профессором на «ты».

– А Вика зачем тут? – не унимался Береславский.

– Она мне не мешает, – к моему восторгу, ответила Бабуля. Это, безусловно, была маленькая женская месть за слабое звено.

И профессор сдался.

– А-а-а! – произнес он, открывая рот. Бабуля, помогая себе ложечкой, мгновенно осмотрела его горло.

– Ангины нет, но дыхание надо восстановить.

– Так я пытаюсь, – оправдывался Береславский, уже поняв, в какие руки попал.

Потом она посмотрела в его большие, слегка волосатые уши.

– Отита тоже пока нет, но если не убрать насморк – будет.

– А разве можно убрать насморк? – проявил свой медицинский нигилизм Ефим Аркадьевич. – Нелеченый проходит за неделю. Леченый – за семь дней.

Зря он это сказал.

Но Бабуля не отреагировала. Она уже доставала из металлического бокса длинные – сантиметров в десять – металлические стерженьки, с одной стороны кончавшиеся петелькой.

– Это что? Это зачем? – испуганно закосил глазом профессор.

– Сиди, голубчик, спокойно. Больно не будет, – утешила его Вера Ивановна.

Этот ее трюк мы знали с детства, но на неподготовленного зрителя он оказывал сильное воздействие.

Бабуля, закрывая то одну, то другую ноздрю, заставила профессора подуть носом на подставленную ватку. Ватка, как и следовало ожидать, не шевелилась – нос Береславского был непродуваем.

– Расслабься, голубчик, – Бабуля приступала к самому волнующему. На стерженек уже была намотана марлечка, смоченная каким-то тайным Бабулиным составом.

– Это – внутрь? – ужаснулся профессор. – Оно же мне мозг проткнет!

– Там мозга нет, – весьма двусмысленно утешила пациента Вера Ивановна: то ли стерженек пойдет другим путем, то ли Ефим Аркадьевич – безмозглый.

– Я, вообще-то, свой, – заныл Береславский. – Я ж за вас, вы не забыли?

Но процедура уже пошла.

На самом деле это было совершенно не больно. Железяка, влекомая чуткими Бабулиными пальцами, проходила сквозь приподнятую ноздрю прямо в горло. Петельки же оставались перед носом, делая профессора Береславского похожим на африканского охотника на львов.

Через несколько минут лечебный состав делал свое дело, и стерженьки столь же безболезненно удалялись из носа пациента.

Вот теперь Береславский задышал.

Ватки мощно раскачивались перед его ноздрями, и он явно испытывал чувство глубокого удовлетворения. Только такой же сопливый мог его понять: раз – и нет осточертевшего насморка.

Разумеется, победа эта не была окончательной. Но давала сладостное отдохновение. И, по словам Бабули, при правильном и постоянном применении гарантировала пациента от отитов и прочих крайне неприятных осложнений.

– Ух, спасибо вам! – расчувствовался, уходя, мой препод и даже ручку Вере Ивановне поцеловал.

Вот ведь подхалим! Я уверена: не за то, что она насморк ему облегчила. А за то, что вняла его мольбам и не стала мазать ему горло вторым своим чудесным снадобьем. Меня вот никогда не отпускали без этого. Если насморк – железные палки в нос и шпатель с вонючей гадостью в горло.

Неужели она тоже подпала под влияние этого ужасного человека?

Глава 8 Губернатор 25 ноября 2010 года. Приволжск

Место было неофициальное, однако чужие отсутствовали по определению.

Жаль, на террасе уже не посидеть. Река хоть пока и не встала, но в прямом смысле слова дышала холодом. Вода казалась черной. Если летом в ней спасались от окаянной жары, то сейчас только совсем безбашенный хлопец рискнул бы погрузить в нее свое тело.

Еще одно отличие от лета: полностью исчезли крошечные прогулочные катера и белые пассажирские теплоходы. Баржи пока шли, влекомые небольшими, но мощными буксирами. Ну и сухогрузы «река-море», которые теперь, по предзимнему штормовому времени, в морские акватории уже вряд ли выйдут. Впрочем, и им скоро в затоны, до следующей навигации.

Да, хорошо было летом на террасе! Однако и внутри заведения тоже неплохо. Не так, как на свежем волжском воздухе, но панорамные окна перспективу не скрывали. Особенно если, как сегодня, зал был практически пустым.

Эх, посидеть бы здесь часок-другой, да не по делам беспокойным, а просто с хорошей подругой или другом!

К сожалению, Михаил Иванович Синегоров давно уже был лишен такого простого человеческого удовольствия.

Во-первых, потому, что лет пятнадцать, как стал публичной фигурой, государственным, можно сказать, деятелем – а значит, какое уединение? Разве что где-нибудь в Доминикане. Во-вторых (и об этом думать было еще менее приятно), рост его личного благосостояния и значимости как-то подозрительно коррелировал с уменьшением количества личных друзей.

Нет, желающих прийти на день рождения, да еще с ценным подарком, становилось лишь больше. А вот тех, кого ему действительно хотелось на этих днях рождения видеть, – все меньше.

Ну да ладно. Пора начинать.

– Все в сборе? – спросил Синегоров.

Мог бы и не спрашивать. Кто ж к нему опоздает?

За столом сидели четверо мужчин. Старшему – около шестидесяти, младшему – не сильно за тридцать.

Они не были связаны родственными узами, но тем не менее сходство улавливалось сразу. И дело даже не в официальных, одинаково дорогих и одинаково темно-синих костюмах, а в чем-то еще, гораздо менее видимом. Назовем это принадлежностью к власти. К элите. К тем, кто своими усилиями и определяет ход истории в этой стране.

Как определяет – уже другой вопрос.

Никто, кстати, не заказывал официантам еду и напитки. Место встречи было традиционным, и вкусы по крайней мере двух мужчин метрдотелю известны. Ну а двое примкнувших с радостью будут есть то, что дадут. Благо заставлять себя с такими припасами и такими поварами вряд ли кому придется.

Рыбка на столе уже имелась всякая, большей частью из этой же реки, что текла в пятидесяти метрах от компании. И соленая, и копченая, и – совсем недавно пойманная – в великолепной ухе. Но до ухи пока не дошли.