Вера… Ника… Вероника

– Борис Львович, – тоже поднялась со своего места Вероника, – оставим это. С любовью я разберусь, а вы помогите мне в другом. Давайте вернемся к моим пьесам.

Старый режиссер виновато глянул на женщину. И чего он, кретин, начал поучать Верочку? Легкомысленной она никогда не была, а если о любви задумалась в тридцать восемь лет, так это неплохо с одной стороны. Для творческого человека хуже нет цинизма, отсутствия мечты, порывов. А если её любовь несчастной будет, тоже не страшно: приобретет чувственный опыт, глядишь, переживания на пользу пойдут начинающему драматургу. Это ведь только большинство старых пьес свадьбой заканчивается, а в жизни с неё всё только начинается. Какие еще шекспировские страсти разыгрываются в малогабаритных квартирах да богатых особняках! Вот где материалец для пьес!

Борис Львович тщательно пригладил остатки волос на голове, одернул пиджак. По-деловому предложил Веронике Андреевне сесть за стол. Сам расположился в своем кресле, взял в руки заявление, еще раз прочитал и сунул в коричневую папку, с которой, как все знали, ходил к начальству.

– С заявлением я решу и попытаюсь добиться, чтобы ты осталась в театре…

– Борис Львович, не надо. Я уже решила.

– Хорошо, хорошо. А если возникнут материальные трудности? Какой никакой заработок у тебя здесь будет.

– Нет, так не пойдет. Лучше я приду к вам с пьесой, а там будем решать.

На том и порешили.

Отходную Вероники Андреевны режиссер предложил устроить либо у него в кабинете, либо в буфете.

– Многие огорчатся, что ты уходишь, другие удивятся.

– А кто-то и обрадуется, – закончила Вероника. – Так обычно и бывает, ничего страшного. Переживу.

Вероника встала. Встал и Борис Львович.

– Спасибо вам за все, дорогой Борис Львович. За доброту, терпение, мудрость, защиту, веру в меня. Что бы я без вас делала?

Она протянула руки к старому режиссеру, обняла его, поцеловала.

– Надеюсь, наша дружба и наше сотрудничество продолжится.

– Кто знает, кто знает, голубушка. Возможно, совсем скоро на афишах появится: «Автор – Вероника Изверова».

Они засмеялись.

– Если бы это так и было, – вздохнула Вероника. – Но загадывать не будем. Когда мне к вам прийти?

– Давай сразу после выходного, – Борис Львович полистал настольный календарь. – Лучше в среду. Идет?

Она кивнула и поспешила к выходу.

– Счастливо вам!

– Тебе счастья, Верочка, – тихо проговорил старый режиссер, когда дверь за женщиной закрылась. – Надо же, как всё повернулось! Охо-хо-хо.

Борис Львович еще с полчаса посидел в кабинете. Хотел кому-то позвонить, но передумал и опустил трубку на рычаг, потом поглядел на старые афиши и погрозил кулаком усатому герою-любовнику.

– Любовь, любовь… – проворчал он, тяжело поднимаясь с кресла. – Придумают же!

Сунув коричневую папку под мышку, режиссер пошагал в сторону коридора, застеленного бордовой дорожкой. Там находились кабинеты дирекции театра.

…Вечеринка по поводу скоропалительного увольнения Вероники Андреевны Изверовой шумно и весело прошла в буфете. Из ближайшего кафе были принесены горячие бифштексы, зразы, фаршированная рыба, расстегаи, экзотические салаты. Не подкачали и свои: фрукты, пирожные, напитки, бутерброды, пиво стояли в избытке на составленных в ряд столах.

За столом то и дело звучали речи, которые начинались одинаково: «Я очень удивился…Я не мог поверить…На кого вы нас променяли…». Вероника всем улыбалась, прикладывала руку к сердцу, чокалась и целовалась с авторами тостов. Слышались просьбы подумать и вернуться: «Мы все простим!», звучали вопросы: «А как муж к этому отнесся?».

Вероника больше помалкивала, а когда нельзя было отвертеться, переводила стрелки на режиссера.

– Предлагаю выпить за нашего уважаемого Бориса Львовича!

Коллеги дружно и охотно поддерживали. Артистки в возрасте шептались между собой, что если «Боря» снова нагрузит печень и попадет в больницу месяца на два, то репетиции полетят в тартарары – Изверовой-то больше не будет. Но Борис Львович, наученный горьким опытом, лишь прикладывался к рюмке, а больше нажимал на «Нарзан». Он часто взглядывал на Верочку, замечал её возбужденное состояние и от души желал, чтобы у неё все задуманное получилось. Он уже познакомился с её пьесой, и она ему мало сказать, что понравилась. Было в ней что-то свежее, неизбитое. Слог великолепный, чувствовалось знание предмета, о котором идет речь, да и герои вышли не шаблонные. Правда, режиссер почувствовал некоторую натянутость и стыдливость любовных сцен. Словно автор сомневался, те ли слова говорят друг другу влюбленные. Неужели…

– Друзья, тост!

Семен Хмелёв был известен среди коллег, как знаток и собиратель оригинальных тостов. Все тут же приумолкли.

Вероника держала наполненную рюмку, с улыбкой смотрела на Семена, но не вникала в слова. Делала вид, что слушает, а сама вспоминала разговор с дочерью.

… – Не поняла! С какой стати вы разводитесь с папой? – Юлька стояла перед Вероникой красная, встрепанная. – Отец всякой ерунды мне наговорил про кризис среднего возраста, ты ничего вразумительного не говоришь. При чем тут средний возраст? Таких, как вы, полно, но что-то никто не спешит разводиться.

– Юля, выслушай меня спокойно.

– Я не могу быть спокойной, когда такое происходит в семье, – она срывалась на крик. – Вы можете сколько угодно мне говорить про ваши кризисы, но я вам не верю! Подумать только, еще вчера никакого кризиса не было, а сегодня вдруг кризис! Идиотизм!

Продолжать разговор было бессмысленно, и Вероника ушла в другую комнату.

– Ты куда?

– Поговорим, когда ты успокоишься, – ответила мать и закрыла дверь за собой.

Юлька с минуту глядела на закрытую дверь, потом прижала кулачки к глазам и безнадежно заплакала.

Сколько она себя помнит, в их семье никогда не было скандалов. Если и были споры или недоразумения, то все больше по мелочам. Любой, глядя на её родителей, говорил, что они – идеальная супружеская пара. Юлька любила родителей, гордилась ими и жалела тех одноклассников, в чьих семьях привычными стали пьяные скандалы, ссоры по поводу и без повода, разводы и разделы имущества. Например, у Кати Семениной, мать уже в третий раз выходит замуж.

– И каждого своего мужика заставляет меня папой называть, – делилась Катя в спортивной раздевалке. – Ненавижу! Мужиков ненавижу и её ненавижу!

– Что ты, Катя, разве можно мать ненавидеть? – Юлька искренне переживала за подружку.

– Можно. И ты бы ненавидела такую.

– Какую?

Катя безнадежно махнула рукой.

– Рассказывать противно. Я к бабушке уеду. Вот только денег на дорогу у меня нет, а до Новосибирска билет дорогой.

– А ты бабушке напиши, пусть она тебе денег на дорогу пришлет.

– Написала, а ответа нет. Может, не получила письма.

– Еще напиши.

Девочка покивала.

– Ладно, пойдем, уже строятся.