Вера… Ника… Вероника
Шрифт:
Благодаря хорошо развитому чувству самосохранения, Изверова не была ни излишне смелой, ни слишком пугливой. Это чувство не раз выручало её в прошлом, а опыт жизни в Москве научил её нескольким практическим приемам, позволяющим обезопасить себя. Сегодня был как раз тот случай, когда ими следовало воспользоваться. Женщина огляделась – никто из редких прохожих не обращал на неё внимания. Она немного согнулась в пояснице, выставила в сторону выпрямленную в колене ногу и, размахивая одной рукой, пошагала, изображая женщину-инвалидку. Такая походка, однозначно, не привлечет внимания сексуально озабоченных мужчин, да и грабители по своему опыту знают, что с инвалида взять нечего.
Не
Легкость, с которой девушка прошла творческий конкурс на экзаменах, обернулась трудностями, с которыми столкнулись преподаватели училища уже на занятиях. Ника их озадачила. С одной стороны, она обладала феноменальной памятью и моментально запоминала огромные куски текстов, причем не только своих, но и однокурсников. Она обладала редким по тембру и глубине голосом, у неё замечательно получались миниатюры, которые без конца разыгрывались на занятиях группы. Но у неё обнаружилась странная несовместимость со сценой. Уже на первом курсе преподаватели пришли к единодушному мнению, что Нике Изверовой прямой путь не на сцену, а, например, на радио.
Девушка сильно переживала, снова и снова репетировала, но результат оставался прежним: где-нибудь в темном закутке коридора она с подружкой разыгрывала сцену, и все получалось замечательно, но стоило ей выйти на сцену – полный крах. Подружки жалели её, советовали не отчаиваться, потому что считали, что со временем странность эта пройдет.
Родителям домой Вероника о своих трудностях не сообщала, да они, в общем-то, больше интересовались, хватает ли ей денег на питание и прочие расходы, чем творческими достижениями.
Однажды Костя встретился с Андреем Петровичем в отделе рыболовных принадлежностей. Разговорились о том, о сем. Зашел разговор, конечно, и о Верочке.
– Зря она в театральный пошла, – напрямик сказал отец Веры. – Есть в ней, конечно, артистизм, но для большой сцены этого мало. Пусть я в искусстве мало что понимаю, но как отец чувствую, что промашка вышла у дочки. Врожденные задатки она приняла за талант, – он помолчал, выбирая блесны, потом завершил. – Может, в училище ей раскроют глаза, да посоветуют уйти, пока не поздно. Как думаешь?
В тайне Костя надеялся, что так и будет. Но уверенность к нему пришла через три года, когда Верочка, как и обещала, пригласила его на спектакль со своим участием. Побывав на курсовом спектакле, он окончательно убедился, что его жениться на Веронике не за горами.
Далекому от искусства Косте Кирпичову хватило полутора часов, чтобы понять: великой артистки из Верочки не получилось и вряд ли что изменится в будущем. Такая естественная, милая, открытая в жизни девушка, на сцене она выглядела заводной куклой. Даже её голос, которым был покорен не только Костя, но и весь их класс, звучал фальшиво. Верочка старательно проговаривала текст, заученно двигалась и жестикулировала. Ей не хватало легкости, непосредственности, живости. В некоторые моменты Костя опускал голову, чтобы не видеть её в очередной сцене.
Но после спектакля он ни одного плохого слова ей не сказал. Напротив, находясь в студенческой компании, от души поддерживал шутки Верочкиных однокурсников, искренне восхищался ребятами, целовал девушкам ручки. Всей гурьбой студенты двинулись в дешевую кафешку, где пили слабое винцо, закусывали бутербродами и несвежими салатами. Там, за столом, а потом в кругу танцующих Верочка была совсем другой. Её порозовевшее от глотка спиртного лицо выражало радость и упоение
осуществившейся мечты, глаза, как голубые молнии, разили наповал, и подвыпившие ребята наперебой приглашали её танцевать. На маленьком танцевальном пятачке Вероника двигалась с присущей ей от рождения грацией, была великолепной партнершей что в танго, что в быстрых танцах.Костя любовался ею и думал, что если бы она была такой на сцене, то ей бы цены не было.
– Хорошо, что ты не такая, – бормотал он под нос, наливая в стакан вина. – И ты это скоро поймешь. Поймешь и выбросишь дурь из головы. И заживем мы с тобой на зависть многим.
Вслух сказать это Верочке он не решился. Когда поздно вечером она провожала Костю на поезд, то так, мимоходом, поинтересовалась, понравилась ли она ему в роли подружки невесты. Говорить правду парень не хотел, врать тоже.
– Я думаю, – сказал он, прямо глядя ей в лицо, – что в роли моей невесты ты будешь просто великолепна. Такой красивой, замечательной невесты еще поискать. Я жду тебя, Верочка.
И в первый раз за все время дружбы её поцеловал. От неожиданности Вера онемела, растерянно смотрела, как быстро Костя шагал к своему вагону, как на ходу оборачивался и махал ей рукой. Он что-то ей кричал, но она не могла расслышать его за гулом вокзала, за говором сотен людей. Она так и не поняла, понравилась ли Косте её игра.
О поцелуе же она помнила долго. Частенько, сидя на занятиях или гуляя в одиночестве по Арбату, она вспоминала поцелуй, но почему-то представляла, что её целует не рыжий Костя, а, например, красивый старшеклассник, который приходил в училище с гитарой и, сидя на подоконнике, пел песни собственного сочинения. В этих песнях мужчина куда-то уходит навек, прощается с любимой и просит её забыть те дни и ночи, что были они вместе.
Еще хорошо бы поцеловаться с тем художником с Арбата, что рисует портреты прохожих за деньги. У него такие выразительные темные глаза, бородка, как у средневекового пирата и такие красные губы, которые он облизывает, когда видит симпатичную девушку. Пару раз и на неё глядел и тоже облизывал губы.
Странно, Вероника была очень симпатичной девушкой, умной, общительной, но семестр проходил за семестром, а у неё не было поклонника. Другие девчата меняли парней каждый месяц, бегали на свидания к двум сразу, а ей не с кем было и в кино сходить. Справедливости ради, следует сказать, что знакомились с ней охотно, осыпали комплиментами, провожали до парадного дома, где она снимала угол. Но после двух-трех встреч исчезали, не объяснившись.
– Ой, Ника, – теребили её однокурсницы, – с кем это вчера тебя видели в Измайлове? Петька сказал, что кадр отпадный. Ну, делись! Как зовут? Где учится? Москвич?
– Эдик, – отвечала Ника и добавляла, – а где учится или работает, я не спросила, а он сам не сказал.
– А о чем вообще говорили? Он к тебе приставал?
– Так, ни о чем.
Хотела добавить: «Не приставал», но промолчала.
Ника действительно не знала, о чем говорить с малознакомым человеком. Ну, не о театре же, не о книгах?
– Он всё о «тачках», «кабаках», «Спартаке» говорил. Скучно.
– Сама ты скучная, – возмущались девчонки. – Со стороны посмотришь – классная девчонка, а приглядишься – замороженная. Раскрепостись, будь проще, и люди к тебе потянутся. И вообще поменяй внешность. Ну, скажи, кто в наше время с таким реликтом ходит, – дергали девчата за косу, которая за годы учебы, казалось, еще длиннее стала. – И купи какую-нибудь блузочку, знаешь, тут декольте, на спине тонкие завязки, и косметикой пользуйся. Косметика из любой страшилы красавицу сделает.