Вера в горниле Сомнений. Православие и русская литература в XVII-XX вв.

Однако философская система Соловьёва имела и свои издержки: его отступления во имя «синтеза», всеединства — от Православия, от христианского мироосмысления. Так проявилась та двойственность Соловьёва, которая стала неотъемлемым свойством его как мыслителя и художника.

Теперь общепризнано: именно Соловьёв определил основополагающую идею русского символизма. Своеобразным поэтическим манифестом называют известные строки Соловьёва:

Милый друг, иль ты не видишь,Что всё видимое нами —Только отблеск, только тениОт незримого очами?

Первоисточник известен: платоновский "символ пещеры" ("Государство". Книга седьмая). Вот смысл искусства символизма — начиная с разглядывания теней и отражений, предугадывать глубинный облик вещей. Слушая невнятное эхо звучащих голосов запредельного мира, пытаться вникнуть в смысл говоримого нам.

Милый друг, иль ты не слышишь,Что житейский шум трескучий —Только отклик искажённыйТоржествующих созвучий?

Итак, символизм есть художественный метод, предназначенный для эстетического познания скрытых тайн миротворения. Каждое явление действительности при этом рассматривается как тень, знак того, что "простому созерцанию" недоступно. Это общеизвестно, но для полноты разговора повторить необходимо.

Разумеется, философ Соловьёв платоновский "символ пещеры" знал — и знание это передал Соловьёву-поэту, а тот преобразовал его в поэтических строках.

Но любопытно, что сам Соловьёв к первым опытам символистов, когда они открыто заявили о себе, отнёсся безжалостно: раскритиковав в рецензиях 1894–1895 гг. на первые символистские сборники и добив злыми блестящими пародиями. Грустные мысли свои он предпочитал заглушать иронией. Как поэт Соловьёв сверх-ироничен, и не только к другим, но и к себе безжалостен, и к жизни вообще.

Старшие символисты (Мережковский, Брюсов, Сологуб…), разумеется, от Соловьёва, от идей его и творчества были не столь зависимы. Старшие считали себя самодостаточными и были отягчены собственными амбициозными претензиями. Соловьёв повлиял больше на символистов младших, прежде всего на Блока и Белого.

Соловьёв жил как бы в некоем особом мире, в котором всевозможные «видения», "голоса" и пр. были для него реальностью не меньшей, чем сущности материального мира. Свидетельствами об этом изобилуют его письма, сочинения и воспоминания о нём. Нередко начало того или иного труда определялось именно «видением», прямым указанием из мира иного.

Можно сказать, символизм в поэзии Соловьёва, как и символизм его философии (Соловьёва можно было бы назвать в известном смысле философом-символистом) был определён именно своеобразием его мировидения.

Одна из важнейших философско-религиозных (и одновременно эстетических) идей Соловьёва — искусительная идея Вечной Женственности, оказавшая воздействие на творчество многих русских литераторов "серебряного века".

Знайте же: Вечная Женственность нынеВ теле нетленном на землю идёт.В свете немеркнущем новой богиниНебо слилося с пучиною вод.

Как художественный образ идея Вечной Женственности заимствована у Гёте. Этот образ, по-разному воплощённый, встречается на протяжении всего творчества Соловьёва-поэта. О встречах с различными воплощениями этого начала, о зове её к нему он пишет мистическую поэму "Три свидания" (1898). В образе этой таинственной незнакомки мы видим не что иное, как прообраз блоковой Прекрасной Дамы. Соловьёв чаще именует её Вечной Подругой, но тут лишь разница во внешнем обозначении.

Не менее важно, что образ Вечной Женственности отразил, на уровне эстетическом, религиозно-философский софианский соблазн Соловьёва. Элемент рационализма в философских исканиях Соловьёва, парадоксально сочетавшийся с тягой к мистицизму, способствовал восприятию этого гностически-оккультного соблазна. Магические опыты Соловьёва были связаны именно с его софианскими увлечениями, с тягой к Вечной Женственности. И с отходом от Церкви. Из мистических тяготений вырастает не вполне разработанная идея Церкви Святого Духа (которая найдёт более полное воплощение во взглядах Мережковского).

Вечная Женственность стала для Соловьёва той сущностью, отражение, тень которой он пытается обнаружить в мире усилием поэтической мысли. Вот где начало его символистского эстетического познания.

Соловьёв, заметим при этом, не оттого критиковал ранних символистов, что они искали смысл в "тенях бытия", а из-за подмены смысла бессмыслицей, фантомами. Ощущение же смутности реального облика мира ему и самому не было чуждо. Но сам символизм в художественной системе у Соловьёва гораздо слабее, чем у его последователей, например, у Блока.

Вникая в поэзию Соловьёва, обнаруживаешь попытку ироничного переосмысления мира, видишь, что едва ли не вся поэзия эта с какого-то момента перенасыщена иронией.

Над самой «вечностью» он готов издеваться:

Заходит солнце, солнце всходит,Века бегут, а всё, как встарь,На вышке гордый витязь ходитИ яму чистит золотарь.

И вдруг начинаешь сомневаться в его пафосе: ведь многое у Соловьёва звучит слишком пародийно.

Так что же: отказаться от прежнего восприятия и всё переиначить в ироническом ключе? Нет. Нужно лишь понять, что поэзия Соловьёва несомненно амбивалентна в значительной своей части. Он и серьёзен и ироничен одновременно. Всесокрушающая ирония его не щадит никого и ничего. Он и себя самого уничтожающе высмеивает.

Всё двоится у Соловьёва чаще именно тогда, когда он касается предметов самых важных и серьёзных. Амбивалентность — двоение, но не раз-двоение. Целое не распадается на противоположные начала, в нём заключённые, но удерживает их в себе неразрывно: как полюса в магните: сколько его ни дроби, а любой кусочек всегда будет иметь оба полюса.

Но ирония опаснейшее средство. Всё вдруг начинает рушиться в ироничной перевёрнутости взгляда на мир. Она угрожает не только поэзии, но и самой философии, всей поэтической мистике. Ирония — всегда средство борьбы. С несовершенством мира, с его нелепостями, с его пороками. Она есть средство заслониться от них, попытка уничтожить их, хотя бы в сознании своём. Но она грозит распространиться и на всё, что попадает в поле её внимания. Не страх ли смерти прежде всего рождает её? Ирония и признак слабости. Поэт пребывает в вечном споре с самим собой, в разладе.

Соловьёв выражал свои взгляды в форме художественных образов не только в поэзии. Есть и прозаические опыты такого рода. Самым значительным примером явились не определимые по жанру "Три разговора" (1899–1900) с включённой в них "Повестью об Антихристе".

Соловьёв ставит прежде всего проблему мирового зла. Собеседники в "Трёх разговорах" ведут спор о зле. Сталкиваются различные точки зрения: обыденно-религиозная; культурно-прогрессивная, либерально-религиозная и сугубо-религиозная. Завершаются разговоры чтением "Повести об Антихристе". В повести автор раскрывает своё видение апокалиптических событий и царства Антихриста.

Эта повесть есть, как отмечал К.Мочульский, следствие пересмотра прежних воззрений, переоценки собственных взглядов. Повесть есть во многом плод самоосуждения Соловьёва. Соловьёв сказал действительно великое слово. В мире, где начиналась абсолютизация безрелигиозной нравственности и человеческого гения (абсолютных гуманистических ценностей), он недвусмысленно возгласил, что и высокая мораль, и гений, поставившие себя вне Христа, неизбежно начнут служить сатанинскому делу.