Вера

– Нам и переодеться не во что… – обожающе произнес прораб.

– Со мной можно, – будто благословил вельможа и махнул едва заметно перстами. Все, завороженные, последовали за ним, и всех рассадили по пассажирским, кого к нему, кого к охране.

Вера оказалась, конечно, на одном с ним заднем сиденье. Сбоку наваливалась малярша, которую впустили с царственной брезгливостью. Вера понимала две вещи: человек этот не любит не то что женщин, а вообще всех людей не выносит и самого себя, вполне серьезно, от стада людского отделяет. И если судить по улыбке, по благосклонному обращению с работягами, по приглашению этому абсурдному, ему удалось убедить себя, что он человек только обликом и анатомией, в остальном же отдельный, соль земли, из космоса засланный, божественным лучом помеченный.

Еще стало ясно, что он пьян.

Не в зюзю, но сильно навеселе. Коньяком шибало, как шибает духами от кавказского франта.

Между ним и Верой возникло специфическое притяжение, которое теоретически могло привести к развитию и вообще много к чему, потому что Вера не была в ту пору связана обязательствами, а у него прошла тяжелая кулуарная встреча, на которой в очередной раз стало ясно, что изменить ничего не удастся и можно только смириться и себя не забывать, пока идет масть. И правители здесь не вершат свою волю, куда им, просто нрав населения удовлетворяют. Да и супругу скучающую давно хотелось с шеи сдернуть… От всего этого вельможа не то чтобы загрустил, существом он был тонким, но не сентиментальным, а оледенел как-то и оттаять хотелось очень.

Но ничего не случилось. До ресторана – французского замка, обустроенного в бывшем швейном цеху, доехали в полном молчании, нарушаемом изредка нервным смехом малярши.

Видавшие виды лакеи, нисколько не удивившись вывалившему простонародью, проводили ораву через весь зал, сквозь любопытные взгляды, к укромному столу в алькове за портьерой. Веру потешил тот факт, что к ней у обслуги сразу же сложилось особенное отношение.

Опытный метрдотель склонился, готовый внимать. Вельможа вкатил в его ухо словцо, и официанты зашустрили.

Над столом меж тем повисло молчание, отягощаемое робкими улыбками и ерзаньем.

Малярша со страху высказалась, что штукатурка-де здесь не очень, она бы вывела поровнее.

Прораб перебил, мол, так положено, вроде как под старину, и посмотрел искательно на вельможу, но тот его никак не поддержал, а разглядывал внимательно отполированные ногти на своей левой.

Подкатили тележку с хлебом и тележку с напитками.

Пока каждому предлагали выбор из булок, обсыпанных различными семенами, сырной трухой, сушеными травами и еще черт-те чем или вовсе ничем не обсыпанных, распорядитель снова склонился, косясь на сосуды с многолетними и выдержанными. Чего изволите? И вельможа изволил. И распорядитель наполнил дутый, тончайшего стекла бокал чем-то тягучим и ароматным, что медленно сползало со стеклянных стенок, и подал почтительно.

Вельможа опустил в бокал нос, втянул, взор его помутился, он отпил и смежил веки, и рукой белой махнул.

Тележка, позвякивая драгоценным грузом, покатилась вдоль ряда гостей и все они как один просили налить «то же самое», только малярша, пискнув, что все как в Анапе на дегустации, осмелилась поинтересоваться, нет ли сладенького. И ей тотчас с нижней полочки извлекли портвейн года, когда маляршины родители только сыграли свадьбу на окраине Николаева, на которой сама она была представлена пятимесячным животом под платьем невесты, о чем и сообщила всем присутствующим, вызвав бурные ахи и вскрики «дорогой, наверное».

– Вы понимаете, кто я? – вопросил вдруг вельможа, очнувшись от глотка. Вопрос его прозвучал неожиданно еще потому, что голос вельможи был громким голосом нетрезвого человека. К тому моменту некоторые пообвыкли, стали прихлебывать поактивнее, а прораб и вовсе хотел было плеснуть себе добавки, но официант опередил и подлил сам, уже из другого, указанного освоившимся прорабом, флакона.

– Конечно, понимаем! – закивали с готовностью гости, и только Вера молча улыбалась, но не было в ее улыбке насмешки.

Вельможу этот ответ, казалось, устроил, и он снова сосредоточился на проглатывании раритетной жидкости, кроша костяными пальцами податливый хлеб.

Строем явились официанты. Так входит в камеру приговоренного расстрельная команда. Числом официанты равнялись гостям, у каждого в руках по оловянной тарелке, накрытой тускло поблескивающим колпаком. Официанты замерли за спинами гостей, вызвав некоторое волнение, как бы не пристукнули сзади. По кивку метрдотеля они разом подняли колпаки, обнаружив дымящееся мясо.

Ошеломленные гости схватились за вилки, но вельможа снова заговорил.

– Нет, вы не понимаете, кто я, – слова он произносил отчетливо, но скорость, с какой они покидали его рот, с каждым слогом снижалась.

– Кто я – и кто вы, – он оглядел стол глазами, которые вдруг оказались не спелыми ягодами, а давленой забродившей вишней, рачительная хозяйка успела сделать на ней три настойки, уже ни вкуса, ни цвета, ни аромата, и впору нести на компост, где склюют куры, после чего станут валяться в грядках, глупо кудахтая.

Нетерпеливая малярша тем временем успела сунуть в рот отжатый вилкой, не отрезанный, как полагается, кусок мяса. Взгляд вельможи, ползающий по рукам и тарелкам, упал на початого маляршей оленя и застыл.

Перегнувшись, он схватил этот отжатый кусок своими не чувствующими жара пальцами. Сок и жир брызнули на рубашку, на лицо ему и малярше. На официанта, стоявшего на почтительном расстоянии, тоже попало.

– Вы не понимаете, кто я! – заорал вельможа, потрясая стейком. – Все вокруг – это я! Законы, которые завтра утвердят, придумал я! Слова, которые скажут по первому, второму, третьему и всем прочим каналам, написал я! Вы даже не догадываетесь о существовании книг, которые я прочитал! Вы даже не представляете, кто приходит ко мне на поклон! Я спас Россию, а вы чернь!

Он разорвал оленя надвое, обдав себя и сидящих поблизости новой порцией брызг, и швырнул половинки малярше.

– Жри!

Не оборачиваясь, он потянулся и пошарил рукой за спиной.

Официант услужливо спросил, чего господин желает, но господин, не слушая, схватил первое попавшееся горлышко, поднялся на нетвердые ноги, пальцы его скользнули по бутылке, на которую он оперся. Бутылка упала, и многотысячной цены жидкость полилась на ковер. Официант бросился поднимать и закупоривать, а вельможа схватился за другое горлышко, вытащил пробку и стал расплескивать по стаканам.

Коньяк заливал скатерть и колени. Бутылка опустела, он изловил другую и остаканил тех, кому не досталось.

Все замерли, но вельможа, глаза которого совсем скатились к полу, внезапно пить раздумал и, не попадая в рукава, полез в пиджак, хорошо, официант подоспел, справился, вытер ладони о его фрак, сунул в пустоту тотчас подхваченный ловкой рукой один комок, другой, третий… Купюрные жмыхи были мгновенно расправлены, бегло пересчитаны взявшимся откуда ни возьмись мэтром и его кивком одобрены.