Вердикт двенадцати

Утром мистер Стэннард второпях проглотил завтрак, и к тому же страшно нервничал. Еще до того, как обвинитель начал речь, рок настиг мистера Стэннарда. Он опозорился на людях, а что такое рано или поздно случится — в этом он был уверен. Приступ икоты предательски подкрался к нему, и оглушительное «и-ик»прогремело на весь зал. Мистер Стэннард залился багрянцем и бросил все силы на то, чтобы укротить свою диафрагму.

Мистер Бертрам Прауди, изготовившийся к обвинительной речи, с явным неодобрением воззрился на этого седовласого и краснолицего присяжного, а затем, чуть помедлив, начал по затверженной формуле. Он сообщил присяжным, что тем предстоит рассматривать дело, наисерьезнейшее из всех возможных. Никакое другое обвинение по своей тяжести не сравнится с тем, какое сейчас будет предъявлено перед ними. Ибо речь идет об обвинении в убийстве.

Суд начал было покорно расслабляться, смиряясь со скукой. Прауди собирался пуститься в одно из своих обычных тягомотных вступлений. И лишь один мистер Стэннард, казалось, был не в своей тарелке. Лицо его сделалось пурпурного цвета, на лбу выступили капельки пота — он сражался со своей диафрагмой. Но он был обречен: если уж напала икота, она всегда одолеет, как ей ни сопротивляйся. И в самой середине обвинительной фразы из восьмидесяти слов она прорвалась особенно громким «и-ик!».

Мистер Прауди покраснел, однако продолжил речь и даже разбавил общие положения конкретикой, сообщив, что обвиняемая была замужем, овдовела и ее имя Розалия ван Бир, после чего вернулся к рассмотрению основополагающих принципов. Мистер Стэннард окончательно пал духом, согнулся, поник головой, опустил руки чуть не до пола и, видимо, стал перебирать там какие-то бумаги, сгорая, судя по всему, со стыда.

У него, однако, был свой план, о котором никто не подозревал. Все люди, подверженные икоте, знают, что существует лишь один скорый и действенный способ прекратить этот нервический приступ, а именно — дохнуть двуокиси углерода, что парализует диафрагму. Конечно, двуокись не получишь по первому требованию, но она в избытке содержится в выдыхаемом из легких воздухе. Этим знанием мистер Стэннард как раз и собирался воспользоваться. Он вспомнил, что прихватил с собой в портфеле кое-что на обед, засунув в большой пакет из плотной коричневой бумаги. Он освобождал этот пакет, а освободив, с облегчением выпрямился. Затем, в святой невинности и преисполненный благих намерений, он поступил так, как поступил бы дома и как ему неизменно советовали, — сунул лицо в пакет и принялся глубоко дышать.

Мистер Прауди замолк как громом пораженный. Весь суд воззрился в немом ужасе. Первым опомнился судья, верно, подумавший что мистер Стэннард — слабоумный и надувает пакет, чтобы хлопнуть по нему с громким треском.

— Не будет ли четвертый присяжный, — резким тоном осведомился судья, — любезен объяснить свое поведение?

Вконец расстроенный четвертый присяжный опустил пакет, открыл рот, чтобы ответить, — и снова попался. «И-ик»— непроизвольно вырвалось у него, к чему он добавил, отчаявшись объяснить что бы то ни было:

— Ваша светлость, позвольте на минутку выйти.

— Мы вас подождем, — ледяным тоном ответил судья.

В коридоре холодная вода в сочетании с бумажным пакетом помогла-таки мистеру Стэннарду. Он вернулся на скамью присяжных убитый и пристыженный, и мистер Прауди продолжил свою речь. Но эксцентричная выходка присяжного скомкала ему всю вступительную часть. Однако суду недуг мистера Стэннарда пошел на пользу, ибо мистер Прауди перешел непосредственно к обвинению и изложил суть дела, как он умел, когда хотел, ясно и без всякой риторики.

Вот обстоятельства дела, к резюмированию коего он теперь приступил…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ОБВИНЕНИЕ

Токсикологи обнаружат в середине этой части ошибку. Я сознательно на нее пошел — и по самоочевидной причине: мне не хотелось бы рекламировать легкий способ избавиться от ненужных детей. Во всем остальном, как заверили меня разбирающиеся в таких вопросах знакомые, нарисованная мною картина отличается достоверностью.

I

— Средний Ваштар? — спросила миссис Розалия ван Бир, с подозрением глядя на своего одиннадцатилетнего племянника Филиппа. — Средний Ваштар? С чего это тебе пришло в голову так назвать кролика?

Мальчик наградил ее хитрым и отнюдь не любящим взглядом.

— А я совсем не о кролике думал, — только и ответил он.

Миссис ван Бир посмотрела на него злыми глазами и подумала, не напомнить ли ему еще раз, что больше всего не любит в детях скрытности и уверток. Если мальчику нечего скрывать, он всегда будет честени прям. За откровенным признанием в проступке, как правило, следует прощение (обычно продолжала она, не подозревая, что Филипп каждый раз повторяет при этом про себя, что однажды уже попался на эту липу). Но увертки — дерзость и усугубляют вину. На сей раз, однако, она решила промолчать, ибо не знала, за что собственно отругать мальчишку. Ее просто раздражало это странное имя, как раздражало все непонятное. Книгу она брала в руки крайне редко и, кроме «Дейли мирор», «Санди пикториал» и других воскресных газет, почти ничего не читала.

Она решила пока что выбросить этот вопрос из головы и, стоя у высокого, до пола, окна, смотрела, как племянник играет на газоне с пятнистым кроликом, которого до сих пор, как она считала, звали Королем Зогу. [29] Кролика этого она в любом случае не жаловала — накануне он крепко ее укусил, когда она дразнила («играла», как она объяснила) сидевшего в клетке зверька. Она подумывала, не лучше ли вообще запретить в доме любых животных. Нужно посоветоваться с доктором Парксом, когда тот приедет с очередным врачебным визитом. Животные бывают разносчиками многих заболеваний; попугаи убивают людей какой-то своей особой заразой, а крысы распространяют чуму. От кролика, весьма вероятно, придется избавиться в интересах здоровья Филиппа. Миссис ван Бир повеселела. Всякий запрет — разумеется, для пользы мальчика — приводил ее в хорошее настроение, хотя сама она об этом не подозревала и страшно бы возмутилась, попытайся кто-нибудь открыть ей на это глаза.

29

Зогу, Ахмет (1895–1961) — в 1925–1928 гг. президент, в 1928–1939 гг. король Албании.

Наблюдая за племянником, она размышляла над тем, что все ее заботы и неослабная доброта, похоже, пропадают впустую. На благодарность она не рассчитывала, ни-ни, она никогда не ждала никакой награды. Уж ей ли не знать человеческой натуры! (Мысли ее громыхали по накатанной колее, как товарный порожняк; приходящие ей в голову фразы она потом опробует на милейшем докторе Парксе.) Но достойно удивления, насколько жалкий образчик мальчикаявлял собой Филипп. Худющий, желтый, близорукий, слабый и раздражительный. Вечно на что-то жалуется, ничего не ест, да еще эти его глупые маленькие приступы бешенства. Даже своим сверстникам и то не годится в товарищи.

Миссис ван Бир как-то упускала из виду, что по ей же установленному правилу мальчик крайне редко выходил из дома («он так возбуждается»), а в тех немногочисленных случаях, когда к нему приходили другие дети, она не спускала с них глаз и лично распоряжалась играми.

— Смотри, чтобы кролик не убежал, — сказала она, повернулась спиной к саду и прошла в глубь дома. Экономку миссис Родд она застала за протиранием обеденного стола, и, хотя слугам полагалось знать свое место, желание поделиться с кем-то не дающей покоя загадкой все-таки пересилило.

— Вы знаете, — спросила миссис ван Бир, — как Филипп теперь называет кролика?

— Нет, мэм.

— Шред… нет, Средний Ваштар. Вы не догадываетесь, что бы это могло означать?

— Ей-Богу, нет, мэм.

Миссис ван Бир разочарованно на нее посмотрела и вышла. Миссис Родд пробормотала под нос что-то неодобрительное, но по адресу ли Филиппа или хозяйки — осталось неизвестным. Вероятно, все же не по адресу мальчика, ибо когда она в свою очередь подошла к двери в сад, то обратилась к ребенку вполне дружелюбно: