Верховный Главнокомандующий
Шрифт:
В зале, возмущённо зашумели и лишь по моему знаку, стихли — меча в докладчика «молнии» взглядом, без грома.
— …При кажущемся нам со своего «шестка» — постоянном «сидении на месте», там тем не менее происходит ежечасная грандиозная борьба за каждую сажень из 750-ти вёрстного фронта. И, каждый месяц французы с присущей этой нации аккуратностью и грациозностью, укладывают в сыру землю по сто пятьдесят тысяч германцев! Своих солдат, вопреки общепринятому мнению, французское командование тоже не жалеет: одна Шампань обошлась им не намного дешевле…
— …Однако, при этом солдат не посылают «на ура» — не превращают бой
— Ну, а «привилегией» нашей армии считается бой голой грудью, — грустно промолвил рядом сидевший со мной Алексеев, куда-то в пространство, — право, не знаю что и делать…
Он сказал это таким тоном — что было понятно, что он это вполне искренне переживал — как свою личную трагедию. На это я, шёпотом ответил репликой своего названного папаши — Александра Третьего, после крушения Императорского поезда:
— «Что делать? Воровать меньше надо»! Французы, таких крепостей как Новогеоргиевск — с тысячами орудий и миллионами снарядов, ещё не сдавали.
На раздавшуюся реплику Главного квартирмейстера Пустовойтенко: «Да что же — у них техника!», поддержанную из зала возгласами, типа: «Нам бы такую артиллерию — как у немцев или союзников…», тотчас раздался ответ Ермолаенко:
— Отнюдь, господа! Там, даже орудия наполеоновской эпохи из музеев забрали. У них, у союзников — всё идёт в дело, ничего не пропадает — всё во врага стреляет.
Но, меня больше интересовало в его докладе, вовсе не это. Вот, наконец:
— Французская воинская дисциплина намного строже чем наша, господа! В случаях её нарушения, казнят не щадя никого: сам — своими глазами видел казнь многих солдат, офицеров и даже одного генерала — расстрелянного сразу же после разбора проваленной им операции… Поэтому, каждый французский военноначальник чувствует свою ответственность перед страной, которая потребует от него ответа за любую малейшую ошибку — являющиеся результатом его преступного по должности незнания, невнимания или просто — врождённой неспособности…
В зале ахнули и, повисла траурная тишина — на меня, боялись даже взглянуть.
— …Зато, они потеряли всего двести тысяч пленными — а не наших два миллиона! Но, при всём при этом, французский солдат в атаку не пойдёт — если видит её бессмысленность, ввиду слабой подготовки.
Тут же, мои штабные заахали, да заохали: так это — другое дело. Им бы — да, французского солдата! Да, они бы германцам показали — где раком зимуют! Вечно одна и та же история: куёвому танцору большие яйца танцевать мешают, а «гениальным» генералам врагов побеждать — куёвый солдат.
Словами Иосифа Виссарионовича отвечаю:
— Других солдат — кроме русских, у меня для вас нет!
Меж тем, докладчик продолжил:
— …Карьера способного офицера, во французской армии движется быстро — так как, обнаружившие неспособность устраняются тут же, невзирая на протекции, прошлые заслуги и чины. Все штабные офицеры — молодые полковники, трудящиеся с восьми утра и до восьми вечера каждый день без выходных с недельным отпуском в год. Генералов, в штабах и не видно — они всё время проводят на передовых наблюдательно-командных пунктах. Там, у союзников всё и всегда
хорошо обдумано, там каждый день изучается и учитывается на завтрашний день опыт предыдущего дня — там, во всём чувствуется ум и логичность и, каждый — от солдата до генерала, понимает свой долг перед беззаветно любимой Францией!Когда полковник Ермолаев закончил доклад, я встал и спросил у зала:
— Господа, все слышали? Знаю, многие из вас считают, меня каким-то восточным тираном и, думают — что я требую от вас чего-то невозможного. А меж тем единственное, что я хочу — чтоб, вы были европейцами и воевали по-европейски!
— …
— Я, РАЗВЕ МНОГОГО ОТ ВАС ХОЧУ, ГОСПОДА?!
Думал, будут какие-то вопросы ко мне или докладчику, предложения, дискуссия… Но, как на партийном собрании в позднесоветское время: посидели, послушали, проголосовали «списком», молча встали и разошлись.
Повысив Ермолаева в чине до генерал-майора, я назначил его на должность Начальника Управления дежурного генерала при Ставке — вместо, снятого мной за неспособность навести порядок в городе, Кондзеровского. Заодно, ему же я поручил создать и возглавить комиссию по внедрению союзнического опыта.
Однако, честно признаюсь: в данном случае, «что-то пошло не так»!
Одно дело наблюдать и анализировать — в этом отношении Ермолаев был на высоте, а другое дело — внедрять на практике.
Если на должности Начальника Управления, он как-то более-менее справлялся — то вот по внедрению «европейского опыта», что-то слабоват оказался! Только от него и слышно было, что-то типа:
«Едва приехав в Ставку, я тут же понял, что вся наша поездка была бесполезна… Всё, что мы написали, конечно напечатают — чтоб оправдать расходы, но это никому не интересно — положат под сукно, да и всё…».
В самом Штабе, к этой моей затее относились со снисходительностью взрослого дяди к капризам разбалованного дитяти! По донесениям Штирлица, сам Алексеев на моё требование распечатать и разослать доклад Ермолаева по всем штабам — вплоть до полкового, говорил:
«Вот они понаписали, да что толку-то? Напечатаем, раз ОН(!!!) так хочет — чего уж там…».
В целом же, по штабам Действующей армии, по донесениям представителей Ставки, ходили такие разговоры:
«Да, конечно, это очень интересно, но для чего? Что нам, собственно, беспокоиться? Пусть об этом хлопочет Государь, коль он этого хочет».
К сожалению из-за событий, рассказ о которых ещё впереди — я слишком был занят, чтоб «тащить» на себе ещё и это.
Единственный кто проявил живейшее участие в распространении в войсках отчёта генерал-майора Ермолаева по поездке во Францию — это был полковник Кудрявцев, который чуть ранее по собственной инициативе — переведя с немецкого какую-то инструкцию, составил брошюру «Общие указания для борьбы за укрепленные полосы».
Так вот, держитесь за стулья крепче, но это был ЕДИНСТВЕННЫЙ(!!!) документ о способах ведении боевых действий, отправленный Штабом в войска ЗА ГОД(!!!) войны.
Слава Богу, что такие люди в Штабе есть — хоть и буквально единицы, но они есть!
Полковник весьма доволен и горд своей работой — хотя тоже, настроен более чем пессимистично:
— Будет теперь лежать в штабных шкафах месяцами. Разве какой-нибудь прапорщик из студентов возьмёт, да прочтёт и возможно поймёт хоть что-нибудь…